заведующий главпрофобром. Он почему-то заинтересовался моей судьбой и стал убеждать в том, что нет никакого смысла заканчивать техникум — он просто даст мне направление главпрофобра в Томский технологический институт.

Мысленно представляю себе, как недавний масленщик с не отмытыми дочиста руками и солидными бумагами главпрофобра в кармане покатил в знакомый ему Томск. И там шестнадцатилетний паренек в распахнутой на груди рубахе и с взлохмаченной головой явился к маститому томскому адвокату Петрову, у которого останавливался в детстве с мамой. Конечно, семья адвоката встретила незваного гостя настороженно. Мало он походил на сына Магдалины Казимировны, которая привозила его к профессорам. Уж не убил ли этот бродяга полуслепого мальчика? Не захватил ли его документы и рекомендательное письмо к адвокату? Уж не собирается ли он ограбить богатую квартиру? Паренек не подозревал, какое смятение вызвал он у томских знакомых своим появлением, и без всякой задней мысли сел за пианино.

Шопен, седьмой его вальс, рассеял все сомнения! Конечно, это играл сын Магдалины Казимировны, чудесной музыкантши. Пусть у паренька и не слишком скромный взгляд, но надо ему помочь и устроить на квартиру к Кайманковой, той самой, у которой сын от богатея-золотопромышленника Хворова.

Если посмотреть из теперешнего далека, то паренек и впрямь был дерзкий. Опоздав к приемным испытаниям, он потрясал перед институтским начальством главпрофобровским направлением «с производства». Начальство сомневалось. Ведь претенденту на студенческую фуражку с молоточками (в ту пору их носили!) всего шестнадцать, а не требуемые восемнадцать лет! Не говоря уже об отсутствии законченного среднего образования! Впрочем, у кого оно тогда было законченным! Империалистическая, а потом гражданская войны. Госпитали в школьных зданиях!..

Все же настырного парня зачислили вольнослушателем, разрешили посещать лекции, но никаких студенческих прав он не получил. Так открылись передо мной институтские двери.

Теперь предстояло перевезти с вокзала багажишко. Хозяйка дала полуразвалившуюся тачку. На пути из Томска-Первого под тяжестью чемодана и книг она стала ломаться. Приходилось ее чинить, то и дело надевать слетавшее колесо и снова толкать перед собой. В этой упорной борьбе с тачкой появилось первое в моей жизни стихотворение:

С жизнью в бой вступай смелее, Не отступай ты никогда, Будь отчаянья сильнее — И победишь ты, верь, всегда!

Эти наивные, полуребяческие строчки стали моим девизом на всю последующую жизнь. В трудную минуту вспоминалась проклятущая тачка. И это помогало!

Поселившись в доме, подаренном золотопромышленником хозяйке, в одной комнате с ее сыном, которого надлежало учить арифметике, я стал жадно слушать лекции в институте, бегая по уличным лестницам непременно через ступеньку и обязательно перегоняя всех прохожих, издали намечая идущего впереди.

Физика! Профессор Борис Петрович Вейнберг. Его ассистент, впоследствии академик Кузнецов. Математика! Профессор Василий Иванович Шумилов. Бородатый мужичок, промышлявший в трудные годы для прокорма семьи извозным промыслом. Непревзойденный лектор! Вот кто приобщил меня к любимым наукам.

Очередная поломка «жизненной тачки» произошла в декабре 1922 года, когда заканчивался триместр. Из центра указали, что всех вольнослушателей надлежит или отчислить, или перевести в студенты. Можно было припомнить и шестнадцать лет, и по два класса реального и технического училищ, даже грозного деда, главу фирмы, не говоря уже об опоздании на приемные экзамены. Словом, с институтом мне пришлось бы распрощаться, не будь профессоров Вейнберга и Шумилова. Благодаря их заступничеству вольнослушатель стал студентом, но… условно. Требовалось к концу года сдать МИНИМУМ для перехода на второй курс. Тогда не сдавали всех предметов, как сейчас, а набирали 75 процентов из нескольких по собственному выбору. Каждая дисциплина оценивалась определенным числом очков.

К концу года мне удалось сдать экзамены и за первый, и даже частично за второй курс.

Дальше все пошло гладко до пятого, последнего, курса. Здесь я застрял и проучился вместо пяти семь с половиной лет! Проекты выполнял намеренно повышенной трудности. И в диплом они вписывались с присвоением конструкции имени автора.

Тогда еще жива была память о «вечных студентах», которые учились сколько вздумается. Потому мне и удалось совмещать учебу с работой в летнее время на производстве. Я поставил перед собой задачу: освоить те профессии, с которыми мне как инженеру придется иметь дело. Ради этого я работал на заводе «Машинострой», возникшем на базе института, и на многих заводах Урала, Сормова, Москвы. Работал даже помощником механика Белорецкого металлургического завода, будучи еще студентом, правда, законтрактованным этим заводом.

Контрактация с выплатой повышенной стипендии оказалась как нельзя более кстати, ибо к этому времени я успел обзавестись семьей: женой-однокурсницей и дочкой Ниной. (Впоследствии она приняла инженерную эстафету родителей.) В институте выкраивал время и для шахмат, стал даже чемпионом томских вузов, участвовал в нескончаемых блицтурнирах (а-темпо, как тогда говорили) в шахматном клубе. Он помещался на втором этаже старого дома. Там во дворе под навесом стояла «избушка Кузьмича», небезызвестного загадочного старца, принимавшего важных особ из Петербурга, чуть ли не самого императора Александра Первого.

Молниеносные турниры играли без часов (их не было!) по общей команде «белые, черные» через каждые пять секунд. Если опоздаешь с очередным ходом, то противник имеет право делать следующий, не ожидая ответа на предыдущий. Страсти разгорались. В стенной газете «Шах королю» поместили мои стихи, кончавшиеся так:

Эй, маэстро, ходу, ходу!

Ты ведь тронул пешку — бей!

Эх, полить на них бы воду Для охлаждения страстей!

Попробовал я тогда себя и в шахматной композиции. И даже занял несколько призовых мест в первом конкурсе сибкрайшахсекции по задачам и этюдам. Вернее сказать, другие произведения конкурентов оказались еще слабее моих.

В январе 1930 года, закончив институт, я отправился на Белорецкий металлургический завод, где сразу со школьной скамьи попал на должность главного механика металлургического комбината. Таков был голод на специалистов в первой пятилетке.

В те мои годы естественно влюбляться в девушек, ощущать себя Тристаном или Ромео. Мне же привелось испытать влюбленность… в завод. Не мог я без спазм в горле смотреть на полыхающее зарево мартенов, отраженное красочной зарей в пруду, на факелы доменных печей. Любовался огненной змеей, выскакивающей из валков и подхватываемой ловкими прокатчиками. Умилялся розному гулу турбин и электрических генераторов. И все это подчинялось мне как главному механику. Юный главный механик, несмотря на солидную должность, как я вспоминаю себя теперь, не отличался степенностью, любил ходить по заводскому двору по одному рельсу, без нужды забирался на крановые пути и, превозмогая мучивший с детства страх высоты, шел, балансируя, как верхолаз, по узким швеллерам. И обязательно бегом взлетал в небоскребную высь к колошникам доменных печей. А когда дважды в одно и то же число мая (с промежутком в год!) загорались у доменных печей склады с древесным углем, безрассудно пробегал, накрывшись с головой мокрым балахоном, между огненными стенами якобы для того, чтобы взглянуть на камнедробилки.

Именно там, на любимом заводе, была пройдена мной настоящая инженерная школа. Институт дает понимание технических процессов, умение пользоваться справочниками и технической литературой, а познавать на практике надо все заново. И не только познавать, но и создавать.

Еще в институте числились за мной изобретательские «грехи». Профессор А. В. Квасников преподавал у нас термодинамику и двигатели внутреннего сгорания. Он и опубликовал мое студенческое изобретение — прибор термограф для переноса индикаторных диаграмм из координат давлений и объемов в координаты энтропии и абсолютных температур. Такой прибор мог помочь распознавать неполадки в работе двигателя, незаметные на обычной индикаторной диаграмме.

На заводе пришлось изобретать поневоле. Зимой 1930/31 года река Белая (питавшая заводской пруд) промерзла до дна у одного из несчетных поворотов узкоколейки, по которой бегали игрушечные вагончики и