Сторожиха Уляша долго звонит маленьким ручным колокольчиком. Мы бежим в класс.
Новость! В нашем классе новая учительница. А где же Яков Парамонович?
– Где Яков Парамонович?
Учительница смущается, мнется. Она еще совсем молодая.
– Он больше у нас не будет… Он… он… уехал.
– Куда уехал? Он никуда не собирался уезжать
– Дети, начинаем урок. У нас сегодня арифметика.
У меня возникают сомнения. Действительно, Яков Парамонович никуда не хотел уезжать. Может быть, и его… Я пугаюсь этой мысли. Яков Парамонович был хороший учитель, и мы его очень любили.
Урок тянется долго и тоскливо.
Впереди меня сидит Оля Лукина, дочь арестованного капитана, девочка, которая мне нравится. Ни одна девчонка в Соломбале мне не нравится. Только одна Оля. У нее красивые глаза и красивые волосы. Волосы чуть волнистые, заплетенные в косы. А чем красивы ее глаза – я и сам не знаю.
Оля оборачивается и спрашивает:
– Красов, ты решил задачу?
– Нет, – сердито отвечаю я.
Сейчас я не думаю ни об Оле, ни о задаче Я думаю о конверте, лежащем у меня в кармане. Сегодня нужно идти в город по поручению Кости.
Черная доска стоит на треноге. Крупными меловыми буквами и цифрами на ней написано условие задачи:
«Барышник заплатил рыбаку за 1 пуд рыбы 50 копеек. На рынке он продал рыбу по 3 копейки за фунт. Сколько он получил барыша?»
Я видел перед собой трепещущую серебристую рыбу, вытаскиваемую бородатым рыбаком из садка, представлял барышника: он был похож на Орликова. Но, как я ни старался, задачу решить не мог. Каждую минуту я ощупывал в кармане конверт и пытался вдуматься в смысл задачи.
Вернувшись из училища, я не мог сидеть дома. Когда ждешь – время, как назло, идет невероятно медленно. Я выходил на улицу, сидел на тумбочках, пел песни. Так я спел все песни, какие знал, но оказалось, что песен нужно знать по крайней мере в пять раз больше. Тогда я стал считать. Но это скоро надоело. Время шло удивительно медленно. Однако я помнил наказ Кости: идти можно только вечером, когда стемнеет.
А вдруг меня задержат? Тогда конверт нужно незаметно уничтожить. Иначе узнают о дяде Антоне, о большевиках, которые втайне действуют в Архангельске. И маму и деда Максимыча арестуют, хотя они ничего и не знают обо всей этой истории.
«Ничего, Димка, не бойся! – успокаивал я себя. – Ведь Костя не боится. Он смелый парень!»
Наконец, как мне показалось, время пришло. Я старался идти не торопясь, но ноги сами несли меня вперед. Вскоре я уже был на Кузнечевском мосту.
Встречались и обгоняли дрожки. Лошади с черными наглазниками легко мчали их по гладкому деревянному настилу.
За устьем Кузнечнхи в далекий берег Северной Двины уткнулось заходящее солнце. Большая река, широкая, потемневшая, лежала спокойно и, казалось, застыла.
Вначале я шел по набережной. Потом свернул в улицу, которая называлась Садовой. Тут действительно был сад. Он занимал целый квартал. Высокие березы роняли на тротуары желтые листья. Сад был обнесен железной решетчатой оградой. Хорошо бы поиграть в этом саду! Но увы… ребят туда не пускают.
Я не заметил наступившей темноты. Нужно было торопиться, и я побежал разыскивать флигель с комнатой на чердаке.
В Летнем саду играл оркестр. Но я не мог ни минуты задерживаться. Надо успеть вернуться в Соломбалу до выхода патрулей.
Шагая по Поморской улице, я пересек два проспекта и скоро нашел двухэтажный дом, во дворе которого стоял приземистый пятиоконный флигель. Вместо обычного одного слухового окошка на крыше светились три окна. Я обошел флигель и поднялся по узкой чердачной лестнице.
– Что скажешь, мальчик? – услышал я тихий голос из темноты.
От волнения я чуть не перепутал условную фразу:
– Дядя Миша… дядя Миша, я вам принес сандалии починить, Агния Ивановна послала…
– Работы много, скоро не сделаю, – последовал ответ.
Все шло так, как говорил Костя.
– У Агнии Ивановны носить нечего. К среде будут готовы?
– Давай сандалии. Заходи!
Кто-то открыл дверь. Полоса тусклого света ударила по чердаку.
Я вошел в комнату. Все в этой комнате было обычное: комод, покрытый кружевной дорожкой, на столе самовар, на стене – множество фотографических карточек в большой общей раме, на треножниках – глиняные горшки с геранями.
– Давай сандалии… О, да мы знакомы, оказывается!
