служит. Водомерное. Значит, воду мерить в котле.

Нам дали инструмент: молотки и стальные щеточки. Молотки были специальные для чистки, заостренные с обоих концов.

Через узкую горловину Костя залез в большой ко­тел. Я – за ним. В котле было сыро и прохладно.

Над волнистыми топками шли ряды трубок. По этим трубкам, когда котел находился под паром, проходил дым, и трубки назывались дымогарными.

– Вычистить, чтобы как чертов глаз блестело! – сказал механик. – Сам Горчицын принимать будет… из регистра[12].

Костя показал мне, как отбивать молотком накипь, как орудовать шкрабкой и щеткой. Я работал старательно, побаиваясь какого-то Горчицына из какого-то регистра. Костя сказал, что чистить нужно по- хороше­му, а то котел может взорваться.

В полдень нас позвали обедать.

– Можно передохнуть, – сказал старший кочегар. – Подите в кубрик, ребята дадут вам перекусить.

В кубрике стоял полумрак. Это узкое длинное по­мещение, где жили кочегары, напоминало коридор. У стенок были устроены койки в два этажа. Над сто­лом висел крюк. Я знал, что на этот крюк в штормовую погоду подвешивают чайник.

За столом сидели кочегары и угольщики – помощ­ники кочегаров. Они обедали.

Перебивая друг друга, они рассказывали забавные истории. Особенно отличался своими веселыми расска­зами угольщик Голубок – высокий, плечистый, но еще совсем молоденький парень. Он был без рубашки, и только сетка, обернутая вокруг шеи, спускалась на го­лую грудь, как галстук.

– Вот нанялся этот Ваня матросом на судно, – рас­сказывал Голубок, хитро прищуривая глаз, – а в тот день отход был. Я же говорю, Ваня сверху приехал, на море не бывал. Днем закончили погрузку и отошли от причала, чтобы на рейд встать. Вот капитан кричит Ване: «Отдай якорь!» Ваня стоит на баке и глаза от удивления выкатил. А судно относить стало. Разозлил­ся капитан да еще громче закричал в рупор: «Отдай якорь!» Тут Ваня совсем перепугался и взмолился: «Я не брал, – говорит, – дяденька, твоего якоря»…

Кочегары громко хохотали, а Голубок рассказывал все новые и новые истории:

– Это что за пароход у нас, «Енисей»! Вот я пла­вал, был у нас пароход «Селивёрст», так у него от мачты до мачты – семь верст. На вахту кочегары не как-нибудь, а на трамвае ездили. А один матрос, пока по мачте до клотика[13] лез, за полмесяца деньги получил… А вам приходилось в Лондоне бывать? Не приходилось? Так вот, я вам скажу, там туманы так туманы! Весло засунешь в туман, а потом на это весло брюки и рубаш­ки после стирки развешиваешь.

– А в тропиках ты, Голубок, бывал? Как там, очень жарко?

– Еще бы! Мы один раз в тропическом рейсе якоря потеряли. Матросы с ног сбились в поисках. Нету яко­рей, да и только! А потом догадались – расплавились якоря. Вот какая жара! Но всего хуже во льдах дрей­фовать. Мороз – слова не скажешь. Слова прямо у са­мого рта замерзают. Ну, потом мы наловчились один говорит, а двое палками слова отколачивают…

Нам не хотелось уходить из кубрика от этих веселых людей. Когда мы вежливо попрощались с кочегарами, Голубок сказал:

– Пока будете чистить – отгадайте загадку кото­рый у нас на «Енисее» конец самый короткий и который самый длинный?

Работая в котле, мы перебирали с Костей все верев­ки и канаты, какие могли быть на пароходе. Какой са­мый короткий конец – этого мы отгадать не могли. Са­мым длинным концом на судне, решили мы, должна быть веревка у лага[14].

Мы выбрались из котла поздно вечером. Я очень ус­тал. В голове звенело. Я с ужасом смотрел на свои чер­ные от грязи, покрытые ссадинами руки. Есть не хотелось, и тошнота подкатывала к горлу. Скорее бы спать!

Утром мы снова были на «Енисее». На палубе нам встретился Голубок.

– Отгадали загадку? – спросил он.

– Не могли, – ответил Костя. – Самый длинный – у лага.

– У нас подлиннее есть, – засмеялся Голубок. – Язык у нашего боцмана – длиннее конца не найти…

Самым коротким концом на судне оказался кусок веревки у колокола-рынды для отбивания склянок[15].

Я смеялся, но через силу. Со вчерашнего дня болела голова и ныли руки. Теперь мне казалось, что нет тяже­лее работы, чем чистка паровых котлов.

К вечеру на пароход пришел старик с большой седой бородой. Это был Горчицын. В котел он не залезал.

– А ну, мальчик, ударь по задней стенке! – кричал Горчицын и, закрыв глаза, прислушивался к стуку.

Этот старик по звуку определял исправность и чи­стоту котла.

Наконец котел приняли. Можно было накачивать воду и поднимать пар. Завтра утром «Енисею» предстояло отплытие.

Дул побережник – сухой и свирепый ветер с северо-запада. Вспененные волны бросались на причальную стенку, разбиваясь каскадами сверкающих брызг. У сто­явшего на рейде парохода в судорогах извивался шторм­трап. Под ним на волнах танцевала крутобокая шлюпка.