что его сердце колотится все сильнее.

Древняя сабля тоже начала проявлять признаки усталости. Ее лезвие не выдерживало сравнения с прекрасной сталью японской катаны. Потускневший старый клинок был глубоко выщерблен в пятидесяти местах, и Питт знал, что один сильный удар по плоскости лезвия вполне может расколоть его надвое.

Каматори, как ни странно, не проявлял никаких признаков утомления. Его глаза, казалось, остекленели от жажды крови, и сила его ударов нисколько не уменьшилась, они были такими же сокрушительными, как в начале поединка. Это дело еще одной или двух минут, и Питт ослабеет настолько, что он сможет свалить его с ног и отнять его жизнь гордым мечом Японии.

Питт отпрыгнул назад, чтобы быстро перевести дыхание и оценить ситуацию, пока Каматори временно прервал свои атаки, чтобы проследить краешком глаза за движениями Стаси, стоявшей подозрительно неподвижно, убрав руки за спину. Японец почувствовал, что она что-то замышляет, но тут Питт снова двинулся вперед, сделал быстрый выпад, опустившись на одно колено, попал клинком на катану, и его лезвие скользнуло по мечу вниз, к рукояти, причем острие сабли чуть задело костяшки пальцев ближайшей к гарде руки Каматори.

Питт внезапно сменил тактику и стал наступать, увидев возможность, которую он прежде не замечал. В отличие от более короткой рукояти старой дуэльной сабли, гарда которой полностью закрывала руку, у катаны Каматори была лишь небольшая круглая гарда в виде диска у основания клинка; длинная рукоять двуручного меча была почти незащищенной от ударов острием. Питт начал нацеливать свои уколы винтовыми движениями кисти. Во время выпада в грудь своего противника он повернул острие клинка налево и поразил кисть Каматори точным взмахом вверх, рассекая его пальцы до кости.

Невероятно, но Каматори лишь выругался по-японски и снова начал наступать, брызгая кровью всякий раз, когда опускал меч. Если он и почувствовал где-то внутри холодок надвигающегося поражения, то не подал виду. Невосприимчивый к боли и травмам из-за своей погруженности в киаи, он возобновил атаку, словно бешеный.

Затем его голова мотнулась назад и вбок, когда стальной предмет ударил его в правый глаз. С безукоризненной меткостью Стаси швырнула замок, скреплявший недавно ее цепи. Питт воспользовался моментом и сделал выпад, вонзив острие своей сабли в грудную клетку противника и проткнув его легкое.

Каматори на мгновение пошатнулся и безумно продолжил бой. Он наступал на Питта, вскрикивая при каждом своем ударе, а у него изо рта начала бежать кровавая пена. Но его скорость и сила были уже не те, и Питту было нетрудно парировать ослабленные рубящие удары.

Следующий выпад Питта вспорол правый бицепс Каматори. Только тогда отполированное, как зеркало, лезвие катаны задрожало и поникло.

Питт сделал шаг вперед и, вложив в этот удар все свои силы вышиб своей саблей меч из руки Каматори. Клинок полетел на пол, и Стаси схватила его.

Он держал свою саблю нацеленной в грудь Каматори и смотрел ему прямо в лицо.

— Вы побеждены, — сказал Питт со сдержанной учтивостью.

Но самурайские традиции не позволяли Каматори признать себя побежденным, пока он еще мог держаться на ногах. С его лицом произошла поразительная перемена. Маска ненависти и ярости растаяла, как воск, и его глаза, казалось, обратились вовнутрь.

Он сказал:

— Самурай не находит чести в поражении. Вы можете вырвать зуб у дракона, но он вырастит тысячу новых. — Затем он выхватил из ножен длинный нож и прыгнул на Питта.

Хотя Питт был слаб и едва успел чуть отдышаться, он легко шагнул в сторону и парировал рубящий удар ножа. Он последний раз взмахнул старой саблей и отсек Каматори кисть.

Шок затопил лицо Каматори, это был шок неверия в то, что произошло, затем боль, затем, наконец, ясное понимание того, что первый раз за всю его жизнь он оказался побежденным своим противником и неминуемо должен умереть. Он стоял и сверкающими ненавистью глазами смотрел на Питта, и эти темные глаза наливались неудержимой бессильной яростью, обрубок руки без кисти свисал вдоль тела, и кровь струилась на пол.

— Я обесчестил своих предков. Пожалуйста, разрешите мне сохранить лицо, совершив сеппуку.

Питт прищурился, не понимая, о чем его просят. Он взглянул на Манкузо.

— Сеппуку?

— Общепринятое в Японии и более возвышенное название для ритуального самоубийства, которое мы грубо именуем «харакири», что на самом деле буквально переводится как «вспарывание брюха». Он хочет, чтобы вы позволили ему иметь «счастливый уход».

— Я вижу, — сказал Питт устало, но в его голосе звучало также бешенство осознания того факта, что даже перед лицом смерти Каматори был неспособен хоть на проблеск раскаяния. — Я действительно вижу, чего он хочет, но этого не будет. Он не умрет так, как хочет. Не от своей собственной руки. Нет, после всех этих убийств, которые он совершил обдуманно и хладнокровно.

— Мое бесчестье от того, что меня победил иностранец, должно быть искуплено принесением в жертву собственной жизни, — пробормотал Каматори сквозь стиснутые зубы. Гипнотическая сила киаи быстро покидала его.

— Его друзья и родственники будут радоваться его почетной смерти, — объяснил Манкузо. — Честь для него — это все. Он считает смерть от собственной руки прекрасной и ждет ее с нетерпением.

— Господи, меня от этого тошнит, — пробормотала Стаси, с отвращением глядя на валяющуюся на полу отсеченную кисть Каматори. — Свяжи его и заткни ему рот. Закончим нашу работу и поскорее выберемся отсюда.

— Ты умрешь, но не так, как надеешься, — сказал Питт, глядя на искаженное ненавистью вызывающее лицо Каматори, поджавшего губы, как скалящийся пес. Но Питт заметил также оттенок страха в его темных глазах, не страха смерти, а страха не воссоединиться со своими предками так, как этого требовала почитаемая им традиция.

Прежде чем кто-нибудь успел сообразить, что он хочет сделать, Питт схватил Каматори за целую руку и потащил самурая в его кабинет, где на стенах висело старинное оружие и ужасная коллекция препарированных человеческих голов. Тщательно, словно вешал картину, он поставил Каматори к стене кабинета и вонзил ему клинок сабли в мошонку, приколов его к стене в стоячем положении под головами его жертв.

Глаза Каматори наполнились неверием и страхом жалкого и позорного конца. Боль в них тоже была.

Питт знал, что он смотрит почти что на труп, и произнес последние слова, прежде чем эти глаза стали невидящими:

— Никакой божественной смерти для убийцы беззащитных. Присоединяйся к своим жертвам и будь ты проклят.

Питт вытащил из скоб на стене боевую секиру викингов и вернулся в комнату с телеэкраном. Стаси уже сняла замки с цепей, приковывавших к креслам Джиордино и Манкузо, и освобождала теперь Уэзерхилла.

— Что ты сделал с Каматори? — спросил Джиордино, с любопытством заглядывая через плечо Питта в комнату с трофеями.

— Повесил его на стену среди его коллекции. — Он протянул секиру Джиордино. — Разбей роботов, чтобы их нельзя было быстро починить.

— Разбить Макгуна?

— И Макгурка.

Джиордино явно не хотелось это делать, но он взял секиру и всадил ее в Макгуна.

— Я чувствую себя как Дороти, разбивающая Жестяного Человека из страны Оз.

Манкузо пожал Питту руку.

— Вы спасли наши задницы. Спасибо.

— Недурной был сеанс фехтования, — сказал Уэзерхилл. — Где вы этому научились?

— Это потом, — нетерпеливо сказал Питт. — В чем состоял грандиозный план Пеннера? Как он думал