траву, на плоды падет роса — не так ли? В вас — больше жара, чем в тех, кого бьет лихорадка. Мой милый, вы слишком поспешно преследуете вами же выдуманный образ.
Мигель быстро поднял голову:
— Откуда вы знаете?
— Гонитесь за призраком, за тенью, но в вас самом все еще неясно…
— Я хочу счастья.
— Его хотят все.
— Но — счастье исключительного!
— Многие желают того же.
— И красоты!
— И к ней стремятся многие.
— Любви!
— Ах, мой мальчик, это так обычно…
— Нет, нет, я хочу женщину, единственную, самую прекрасную, самую удивительную…
Улыбается Руфина:
— Такова любая из нас.
— Нет, — резко возразил Мигель. — Любой из вас чего-то недостает, чтоб быть совершенством.
— Даже зная об этом, мы не желаем в этом признаться.
— Но не можете отрицать!
— Я и не отрицаю, мой сеньор. Не сказала ли я вам, что мне, например, не хватает молодости? Вот видите.
Тишина, словно эти двое одни посреди бесконечной ночи, в которой не шелохнется листок, ни жучок, ни травинка не шевельнутся…
Руфина гладит виски Мигеля. Заговорила тихо:
— Я думала, вы томитесь по славе, жаждете или власти, или крови, или святости, стремитесь подняться до головокружительных высот. Что хотите сделать плодородными каменистые равнины, хотите песок обратить в золото, а золото — в цветы на лугах…
— О, вы правы! — взрывается юноша. — Все это я хотел. Хотел проложить себе путь к престолу самого бога, подчинить себе толпы князей неба, достигнуть мощи божьей, стать вечным…
— Тише, мальчик, слишком многого вы хотите.
— Но самое ужасное то, что я уже не хочу этого! — судорожно восклицает Мигель. — Хочу только женщину, женщину, женщину!
— А это одно и то же, мой милый, — говорит Руфина. — Ибо любовь — небесные врата. Она не достижение всего, что задумала ваша пылающая голова, но путь к этому. Одни ищут бога посредством церкви, другие — изучая сотни томов, в которых заключена мудрость, третьи — при помощи чар и черной магии. Вы же — через женщину.
— Да, но я не только хочу искать бога и найти его, я хочу столкнуть свою силу с его силой…
— Или слиться с ним воедино, — закончила женщина.
Мигель, пораженный, вздрогнул, устремил взгляд на пламя свечей. Помолчав, тихо сказал:
— Как вы поняли это? Бороться — и слиться… Как это близко…
— Как это походит на любовь…
— О, найти женщину! — горячо прорывается у Мигеля. — Женщину, которая сочетает в себе нежность всех матерей и страстность всех любовниц, которая была бы пламенем и прохладной водой, мудростью и сумасбродством, детскостью и искушенностью… Женщину, древнюю, как мир, и юную, как дитя, мягкую и твердую, жестокую и преданную, женщину, от которой бы пахло смрадом кабака и ладаном храма, которая была бы ложем и надгробием, человеком и зверем, святой и дьяволицей, найти жену из жен, прекрасную своей человечностью, любовным пылом, телом и духом!
Руфина улыбается молча и снисходительно, глядя в расширенные зрачки юноши.
— Скажите, госпожа моя, есть ли такая женщина? Найду ли я ее?
Сошла улыбка с ее лица, женщина стала серьезной, подняла голову.
— Найдете, — твердо сказала она.
Мигель вскочил, дрожа всем телом.
— Кто вы? — судорожно выдавил он из себя. — Кто вы такая? И чего вы желаете?
Она устремила взор в пространство и медленно проговорила:
— Покоя. Тишины. Одиночества.
— А счастья?
— Это и есть счастье для меня, мой мальчик, — престо ответила Руфина, глядя прямо в глаза ему. Потом вдруг засмеялась. — Вы не забыли цели своего посещения? И ваших слов о том, что хотите меня?
Мигель упал на колени, обнял ноги ее, воскликнул бурно, восторженно:
— О да, я хочу вас, но хочу слушать вас, положить вам голову на колени, ощущать на лбу своем ваши ладони!
Руфина погладила его по щеке и проводила на улицу другим ходом.
В комнате Мигеля сидит дон Флавио де Сандрис и шумно выговаривает сыну своего друга. Забыл-де этот сын о давних узах, связывающих его отца с доном Флавио, который готов за друга кровь пролить. Забыл Мигель и обещание свое, скрепленное рукопожатием, так долго не показывается у них в доме. В чем дело? Ученье? Не верю! Скорее вино и женщины — так?
Не успел Мигель и рта раскрыть для ответа, как в комнату влетел Паскуаль. Опешил было при виде гостя, но гнев перекипает через край, и Паскуаль, забыв о приличиях, бросает Мигелю:
— Подлец! Негодяй!
— Не видишь — гость у меня? — нахмурился Мигель.
— Гость извинит, — скрипнул зубами Паскуаль.
— Я — граф де Сандрис, — надменно произносит дон Флавио.
— Овисена, — цедит сквозь зубы Паскуаль и снова поворачивается к Мигелю. — Что ты сделал с Марией?
— Уйди, не мешай, — сухо отрезал Мигель.
— Она все время говорит о тебе и плачет. Почему?! — истерично кричит Паскуаль.
— Уйди, — повторил Мигель.
— Слышишь, чего я от тебя требую? Женись на ней! — сипит Паскуаль.
— Слышу и оставляю без внимания, — бросил Мигель. — Прощай.
— Как?! — Голос Паскуаля срывается, кровь бросилась ему в лицо, он стискивает кулаки. — Как, ты даже объясниться со мной не желаешь, подлец?
— Мне нечего объяснять тебе, — презрительно отвечает Мигель. — Быть может, она польстилась на мое богатство и увидела, что ее домогательства напрасны.
От такого оскорбления Паскуаль лишился дара речи.
— Да, — вмешивается дон Флавио. — Есть такие люди. Они похожи на воронов, подстерегающих добычу. Еще это похоже на силки для дичи или манки для птиц…
— Что вы себе позволяете? — хрипит, весь дрожа, Паскуаль.
— Да, — продолжает дон Флавио, — это смахивает на вымогательство. Дешевый способ жить…
— Я не за деньгами пришел, а чтобы вернуть ей честь! — выкрикнул Паскуаль.
— Уйдешь ли ты? — встал Мигель.
Паскуаль смотрит на его сжатые губы, вглядывается в глубину его темных глаз, и страх объемлет его. Он отступает.
— Я уйду, — просипел он, — но стократно отомщу за оскорбление!
Поникнув, бледный, обессиленный, сломленный, он выходит.
За воротами его остановил иезуит в широкополой шляпе, надвинутой на глаза.
— Простите, сеньор, что, граф Маньяра дома?
— Дома этот мерзавец, и жаль, что ваше преподобие — не палач, который явился бы снести его подлую голову…
