Он окончательно проснулся. Вскочив, он обежал стол и выхватил у нее стакан с порошком, желая удостовериться самому.

– Ха, взгляните-ка! – Очередная свеча погасла. – Теперь посмотрим, каково им будет устраивать взрывы! Мадемуазель, вы совершили настоящее...

Он повернулся к ней, и улыбка сбежала с его лица.

– В чем дело? – испуганно спросила она. – Вам нехорошо?

Он стоял в дрожащем свете четырех оставшихся свечей и ошалело смотрел на нее.

– Боже! Мари, – прошептал он. – Ты рассердишься на меня, но... ты сейчас такая красивая.

Какое-то мгновение она только молча смотрела в его глаза, в расплавленном серебре которых подрагивали золотистые искорки. Мгновение это казалось удивительно знакомым... Замыкающий их золотистый ореол света, а за ним темнота...

– Вы сами не знаете, что говорите, – промолвила она тихо. – Это все... ваша фантазия. Вы переутомились.

– Нет, – сказал он просто.

Ну зачем он твердит ей все время о ее красоте? Ведь это же неправда. Повторяя, что она красива, он только заставляет ее задуматься о его мотивах.

Она кивнула на стакан в его руке.

– Вы получили то, что хотели. Вы можете передать это своим соотечественникам. Теперь вам не угрожает обвинение в измене. А когда вы отошлете образец во Францию, и они обнаружат, что смесь не принесет им никакой пользы, они забудут обо мне, и я смогу жить спокойно. – Ее голос задрожал. – Теперь я могу...

– Не надо.

– ... уехать. У нас был уговор, что я уеду сразу, как только мы закончим работу. Она закончена.

– Не уезжай. – Он со стуком поставил стакан. – Прошу тебя, останься. Вопреки уговору, логике, вопреки всему – останься. Останься со мной.

Она закрыла глаза, не в силах вынести того накала чувств, что был в его взгляде.

– Нет. Не могу.

– Но почему? Пусть наши страны воюют, но нам-то какое дело до этого? Англия и Франция воюют уже четыре столетия, но это не мешает людям, живущим по разные стороны пролива, любить друг друга.

– Не надо. Прошу вас, не надо. Я не могу остаться.

– Или потому, что я обманывал тебя? Но, Мари, я признал, что поступал дурно, просил у тебя прощения и опять прошу простить меня. Прости меня и останься со мной. Стань моей женой. Ведь наши чувства истинны. Я люблю тебя. Мы любим друг друга. Как же можно отбросить это?

Она покачала головой, утерла слезы.

– Мы с тобой живем в реальном мире, Макс. Мечты не для нас, они для таких, как Вероника и Джулиан. Но мы-то знаем, что сказка никогда не станет былью.

– Эта станет, – прошептал он отчаянно. Она тряхнула головой.

– Я не такая... какой ты рисуешь себе меня. И я не могу... не могу...

Измениться. Он двинулся к ней.

Чувствуя, что вот-вот разрыдается, она развернулась и бросилась к двери.

– Я уеду завтра же. С Арманом.

Ничего не видя, не разбирая дороги, побежала она по темному коридору.

Крик, протяжный и надрывный, перекатываясь под высокими сводами, настиг ее.

– Ма-а-ри-и!

Она не помнила, как выбралась из здания; очнулась только, когда увидела два экипажа, ожидающие у крыльца. Лакей помог ей сесть, лошади тронулись, и карета плавно покаталась по мостовой, – так же, как катилась каждый вечер, отвозя ее.

Домой.

Она едва не сказала – домой.

Забившись в угол кареты, закрыв лицо руками, Мари попыталась унять слезы. Почему она плачет? Почему в последнее время она так часто плачет? Ведь она отнюдь не эмоциональный человек. Она просто...

Просто устала! Вот и все! Работа вымотала ее. Утром все будет хорошо. Она снова станет сама собой.

Когда карета остановилась у особняка, она, не сказав ни слова высадившему ее лакею и открывшему дверь дворецкому, взбежала по лестнице и, заскочив в свою комнату, захлопнула дверь.

Спать. Нужно побыстрее уснуть. В окна светила луна. Дрожащими руками, путаясь в крючках, Мари расстегнула платье. Скользнула в ночную сорочку, легла в постель.

И лежала, дрожащая, вперив взгляд на балдахин над головой.

Она должна радоваться. Ее изобретение уже нельзя использовать как оружие. Она сможет начать жить