- Привет! - она сразу начала разговор.
Саша вежливо откликнулся, отвел глаза. Женщина не отступилась, спрашивая то и се. Ему показалось, что она обращается с ним в точности так, как он только что обращался с мотоциклом. Через четверть часа женщине, видимо, тоже стало ясно, что она в ловушке, и она ушла, бросив на произвол судьбы эту бездушную машину.
'Хорошо, что ушла', - подумал он. 'А почему не лучше с ней?' - спросил изнутри какой-то любопытный. Саша ухо подергал, стряхнул пепел на всякий случай и сказал: 'Потому что они болтают, 'как дела?' да 'как дела?', а я не знаю, что на это отвечать'. 'С каких это пор ты стал так думать?' - удивился тот, другой. Всегда в неподходящий момент являлось мелкотравчатое, въедливое паскудство и, засучив рукава, радостно принимало участие в обличении. Саша промолчал с ангельским терпением. 'А ты умеешь иначе, чем они?' - бегло понимал ситуацию в общем неприятный собеседник. Саша встал и пошел выбросить сигарету. Кто-то заворочался, словно с боку на бок перевернулся, устраиваясь удобнее и поджидая ответа. Саша увидел через газон мусорный бачок и отправился туда. Этот непрошенный заметил хитрость и спросил участливо: 'Ну ладно, Грег стал тебе чужой... А твой знакомый Марк? Ведь Марк отличный мужик?' Ничего себе! Саша обошел сквер, где в кустах заметил лавку, и только собрался на нее сесть, как услышал себе в спину: 'А Кэти?' Он повернул за кусты, обошел их все. Здесь стояла еще одна скамейка, он сел на нее. Когда назойливый голос стал неслышным, захлебнулся вдали, он понял, что нужно с кем-то поговорить. Сегодня! Не с этим, понятное дело, с кем-то другим. О себе... о маме... обо всем.
Перед ним возникла картина, но не сон, а словно приложение к книге из сна. Она ожила, как мультфильм, наполнилась движением, лучистым солнцем. Стали видны повороты реки, домики по берегам, острова на воде и небо над ними. Толстые белые облака поднялись в виде грибов лисичек, из их шляпок закапал длинный сияющий дождь. В лучах солнца на островах вспыхнули россыпи красных и синих ягод. Показались башни гигантских муравейников в рост человека. Саша пригляделся: огромные муравьи бежали по камням и за тысячи лет протоптали в них тропы в ширину человеческой ступни. Из-за поворота реки показался дымок, за ним старый пароход. Звеня и расплескивая трубочки сахарных волн, он подошел к пристани. На ней Саша увидел название, написанное маминой рукой, как будто ее письмецо, пришедшее к нему. И мамины надписи на этом плане местности - волнующиеся, подвижные - названия их города, речки и холма, потом, двигаясь направо, зеленой дорожки к их грушевому дому. Он повернул туда голову. Дорожка зашевелилась и превратилась в мамину руку с вытянутым указательным пальцем - и все пропало.
Он встал с бьющимся сердцем. Постоял, оглядел себя, чувствуя что-то, и заметил, что по его брюкам поднимаются вверх огромные муравьи. Они бегали по картинке! Он стряхнул их, но муравьи не убежали, а подошли, столпились вокруг него кружком и принялись его разглядывать. Так они простояли довольно долго, не отводя от Саши внимательного взгляда. Он скользнул по скамейке в сторону. Муравьи подвинулись за ним. Тот быстро сел на дальний конец, отвернулся и снова взглянул на дорожку. На ней никого не было. 'Дифракция! От жары предметы увеличиваются!' - подумал он и понял, что больше тянуть нельзя. Нужно найти Седого и поговорить о матери, он был ее другом. Саша вспомнил, как бежал от него, и ему стало нехорошо. 'Лучше начать со священника', - решил он. Надо было повидать отца Михаила до отъезда во Францию, вообще давно... Он хотел увидеть его после похорон. Проводить маму пришли сослуживцы, студенты, пол-университета, только отца Михаила не было, так Кэти сказала, он сам не помнил. И маму не отпевали в храме - самоубийство. И на похороны священник не пришел.
Уже потом его поразило, что людей на похороны собралось много, а после никто не звонил, все ушли и забыли. Он чувствовал что-то тревожное, какой-то смысл крылся в этом факте и приближал его к необъяснимой и мучительной загадке маминой смерти. Они говорили с Грегом и с Кэти. Она руками разводила, только повторяла: 'Ведь преуспевающий ученый!' - все это было не то.
Первые месяцы он думать об этом не мог, просто не хотел. Как будто причина для него вообще роли не играла: какая разница, что да почему? - событие поглотило все. Потом, об этом, обвалившем жизнь моменте, он думал полгода. Может быть, в это время он вообще ничем больше не занимался. Как вышло, что он так мало знает? Ее самоубийство было для него полной неожиданностью еще и потому, что она поразительно помолодела в последний год, расцвела, как будто стала одного с ним возраста. Но страдала бессонницей, пила снотворные. Сменила их на антидепрессанты, потому что врач сказал, что надо лечить причину... Он подумал это слово, и у него заныло в груди. Не получалось думать об этом...
Он для чего-то закрутил головой, словно разглядывая сквер, но на самом деле не видя траву, кусты и временами пересекающих сквер людей. Думая о маме, он только краем сознания чувствовал, что это движение прохожих в разных направлениях сродни его душевному представлению о том, что с ней случилось... Машинально, привычным движением он закинул волосы за лоб и, приглаживая их рукой, закрыв глаза, обернувшись взором вовнутрь, словно сам одновременно шел в разных направлениях, только угадывая рядом родной силуэт... Потом он медленно и плотно провел ладонью по лицу, потер горбинку носа и удлиненные щеки, долго тер все лицо и, наконец, уронив руки, явно не понимая, что делает, полез в карман. Оттуда выудил мелочь, карточку для прохода на работу и с большим изумлением уставился на нее, словно видя ее впервые. Особенно интересно ему показалось рассматривать, как она бликует на солнце, так что он в четверть часа крутил ее так и сяк. Наконец, слегка закусив ее край, он понял, что ее безнадежно испортит, а к священнику надо - потом, лучше начать с простого, с документов - ведь он и половины не разобрал. Он сел поровнее. Конечно, это необходимо сделать в любом случае, они горой лежат. Саша с облегчением встал, разгладил покусанный край карточки; весь мамин архив хранился у него в сейфе. Перебрал в руках связку ключей и пошел искать такси.
Кабриолет объехал небоскреб с зеркальными стеклами светло-коричневого цвета, где на двадцать третьем этаже помещалось его социологическое бюро, и встал у лифта. Он вышел из машины и увидел, что напротив, около четырехэтажного здания, переулок запрудила возбужденная толпа, тыча пальцами вверх. Некоторые с перекошенными лицами искали палки, кто-то нес лестницу. Саша подошел. Окна здания были облеплены несметными полчищами насекомых: пчелы, стрекозы и множество мелкой мошкары висело, вцепившись в сетки лапками. Те, кому не удалось пробраться к дыркам, срывался, взлетал и снова прилипал к ним в неистовом и неутомимом желании попасть вовнутрь. Прилетали все новые, а старые не сдавались, ползая, все вместе издавая тревожный звук. Из криков людей Саша понял, что они уже несколько дней морили проклятых кровососов, поливали всевозможной дрянью, но результат оказался ужасным. Погибнув, насекомые не падали вниз, а намертво вцепились в сетки и засохли, погребенные под плотной коростой наседающих сверху.
- Что там внутри? - он обратился к служащему: тот пытался палкой оторвать куски слипшейся массы.
- Фабрика, где получают эликсир бессмертия. А в подвале его разливают и хранят.
- Так они прямо под носом! - двусмысленно воскликнул Саша, но человек понял замечание на свой лад и прочувствованно закричал:
- Конечно, прямо под моим!
- Вы совсем снимите сетки.
- Придется. А они все прибывают! Ни одного чистого окна - форменное нашествие!
Саша удивленно оглянулся и пробежал глазами по фабричному корпусу: окна, отдушины и щели были густо облеплены и угадывались только по шевелящейся коре. Двор фабрики был безлюден, но через него вприпрыжку бежала женщина, яростно отмахиваясь от кого-то, а в отверстии каменной ограды он заметил морду большущей крысы, высунувшей нос среди бела дня и совершенно откровенно наблюдающей за той же дамой. Сашин собеседник проследил туда взглядом и запустил в крысу палкой.
Подбежали какие-то люди, увешанные пакетами, шлангами. Они потеснили любопытных и вытащили желтые повязки. Повязав их друг на друга, облачились в такие же хорошенькие, огненного цвета халаты и тапочки, соединили трубками разнообразные канистры, вытащили из пластиковых упаковок по новенькой щеточке с цветной ручкой и полезли к окнам без всякого колебания; стоявшие внизу смотрели с надеждой.
Саша поглазел на их умелый труд и заторопился к лифту. Обычно переулок, куда выходил торец их небоскреба, выглядел пустынным, но сейчас ему словно добавили жизни: раздавались какие-то звуки, хотя вокруг не было никого, то тут, то там мелькали чьи-то хвосты и быстрые, чем-то занятые тени.
Саша вбежал в дверь. Он не заметил, что из-под живой изгороди за ним проследили глаза крупного кожистого варана.
