и даже ошеломил его.

Внешность Матта, конечно, смутила его, но наш друг воздержался от сомнений по поводу блестящей характеристики, которую мы дали нашей собаке, и благодаря такому проявлению доверия Матт ладил с ним с самого начала их знакомства.

В среду, о которой я пишу, они вдвоем пошли по одной стороне большого островка тополей, а мы с папой двинулись в обход с другой стороны. Нашей общей целью была стая венгерских куропаток, которая, как мы знали, прячется где-то рядом.

Теперь венгерские куропатки уцелели и умножились даже там, где охотятся наиболее интенсивно, и это объясняется очень просто. Как только пальба дня открытия охоты насторожит их, они почти всегда становятся совершенно недосягаемыми. Затаившись невидимками в жнивье, они видят вас задолго до того, как вы их увидите, а когда вы уже подошли на сорок-пятьдесят ярдов, они фейерверком взрываются вверх, как наземные мины-«лягушки», и стайка рассеивается в стольких направлениях, сколько в ней птиц, причем со скоростью пули. Приземлившись, они стремительно мчатся, не останавливаясь, пока не удалятся на много миль. Они, по-видимому, бегают даже чуточку быстрее, чем летают.

Наш друг знал об этом все, по крайней мере в теории. Соответственно он был наготове, когда стайка вспорхнула в пятидесяти ярдах, чтобы почти сразу же исчезнуть в болотистой низине среди ивняка. Тем не менее он даже не успел нажать на спусковой крючок. Неудача раздосадовала его. А затем в довершение всего Матт вдруг нарушил главное правило для подружейной собаки и, даже не взглянув на своего спутника, помчался за скрывавшейся стаей.

Наш друг свистел, звал его, ругался, но все зря. Матт удалялся своим причудливым кособоким галопом и скоро исчез из виду.

Мы встретились с нашим гостем в дальнем конце тополевой рощицы, и, хотя он из приличия ничего не сказал, было нетрудно догадаться, какие у него мысли. Но не так-то легко было угадать, что он подумал, когда несколько минут спустя сзади послышалось громкое пыхтенье, мы обернулись и увидели Матта, который неторопливо трусил с куропаткой в зубах.

Наш друг просто остолбенел.

– Что за черт! – закричал он. – Я вообще не стрелял. Неужели ваша образцовая собака обходится даже без помощи стрелка?

Папа снисходительно рассмеялся.

– О, не совсем так, – объяснил он со своей обычной склонностью к театральности. – Матт, конечно, добывает больше птиц, когда под рукой есть ружье, но он обходится и без него. Видите ли, он загоняет их.

Папа не потрудился завершить свое объяснение, и наш друг возвратился на далекий Восток уже менее самодовольным от неповторимости своих замечательных собак, предварительно попытавшись решительно, но безрезультатно увезти Матта с собой.

Он всегда верил своим глазам, но, к сожалению, не знал того, что знали мы: куропатка, в которую не стреляли, раненная когда-то другим охотником, была калекой, но калекой, способной бегать.

Талант Матта в этом направлении не следовало недооценивать. Он часто обнаруживал в стае калеку, которую мы не видели, и по крайней мере в десяти разных случаях он приносил дичь, когда, не сделав выстрела, мы были совершенно уверены, что разыскивать нечего. Мы научились не тратить нервы на проклятья, когда он плевал на обычную процедуру и убегал по собственному разумению. Было слишком неловко извиняться перед ним потом, когда он возвращался с птицей в зубах.

Не было такого места, где бы раненая птица была от него в безопасности. Его необычный нос-картошка, каким бы он ни казался странным, отличался исключительным чутьем в поле, и он мог находить птиц, которых никто другой не обнаружил бы.

В тополевых рощицах севернее Саскатуна водилось много воротничковых рябчиков, и иногда мы охотились на эту хитрую птицу. Они держались вплотную к укрытию, и охотнику было трудно попасть в них. Но если выстрел попадал в цель, то птицы всегда бывали наши, так как Матт умел находить их, даже если они прятались в самых неподходящих мостах.

Одним морозным утром вблизи озера Уоко-Лэйк я легко ранил рябчика и с досадой увидел, как он полетел через широко раскинувшееся болото и исчез в переплетении верхних ветвей серебристых ив. Матт сразу же умчался, но я был уверен, что на этот раз он даже не найдет следа этой птицы. Без всякой надежды я поплелся следом за ними по торфяной жиже, и представьте себе мое изумление, когда я заметил большую суету в купе серебристых ив. Густая поросль – высотой футов в двадцать – начала раскачиваться и трещать. Я остановился, присмотрелся, заметил, как мелькнуло что-то белое. Вдруг над кроной дерева показалась голова Матта, как обычно, с воротничковым рябчиком в зубах.

Слезть с дерева оказалось нелегко, и пес был сильно потрепан, когда подошел ко мне. Но мои поздравления он принял невозмутимо, считая такие вещи, как эта добыча рябчика, вполне допустимыми.

Даже небо над головой не было надежным убежищем от Матта; я видел, как он подпрыгнул метра на два и схватил медленно взлетавшего и слегка раненного степного тетерева или, как его еще называют, венгерскую куропатку. Что же касается воды, то раненая утка, которая думала, что спасение в воде, просто пребывала в роковом заблуждении.

Матт так и не примирился с маслянистым вкусом уток и всегда приносил их, брезгливо держа передними зубами за конец маховых перьев крыла. При этом он кривил губы так, будто утка источала невыносимый запах. Из-за своей брезгливости к ним он никогда не мог заставить себя прикончить утку, и это нежелание порой создавало ему большие трудности.

Однажды на озере Меота-Лейк моему папе и мне посчастливилось сбить четырьмя выстрелами пять крякв. К несчастью, все птицы были живы и полны сил, хотя лететь не могли. Матт бросился за ними, но берег был очень топким и все, что ему удалось сделать, – это с трудом преодолеть вязкую грязь. Собаке было почти невозможно вернуться на твердую почву с трепыхающейся кряквой в пасти. Тогда он решил гнать своих подопечных к маленькому островку. Мы же бросились искать лодку.

Когда спустя полчаса мы добрались до островка, то обнаружили фантастическое зрелище. Там были и Матт и пять уток – все в непрерывном движении. По одной, по две или сразу втроем утки устремлялись к воде, а Матт бросался между ними и гнал их назад, на сухое место. Иногда ему удавалось вцепиться в крыло одной, буквально сидя на другой, прижимая еще двух лапами и пытаясь прижать животом пятую. Но пятой удавалось высвободиться и убраться прочь. После этого Матту приходилось выпускать всех пленников, они бросались врассыпную, и преследование начиналось сначала.

Его силы были почти на пределе, когда мы пришли на помощь, и это был единственный раз, когда я видел его во время охоты совершенно обессилевшим. Не знаю, как ему удалось загнать на островок эту пятерку сопротивляющихся птиц.

В то время он уже усовершенствовал свою технику ныряния, мог достигать глубины до пяти футов и оставаться под водой целую минуту. Он скоро усвоил, что если утка ныряет глубоко, то иногда ее можно утомить, если поджидать на поверхности там, где она собирается вынырнуть, а затем заставить снова пырнуть, не дав ей глотнуть воздуха.

Только один раз я видел, как победила утка, да это и не была обычная дикая утка, а поганка. Матт уже подобрал и принес нам американского гоголя и поплыл снова, в полной уверенности, что вторая птица ожидает внимания с его стороны. Зная, как бесполезно с ним спорить, мы дали ему действовать по собственному усмотрению, хотя эта поганка была цела и невредима – по крайней мере, наши выстрелы не причинили ей вреда.

Поганки редко летают, но зато ныряют как рыбы, и Матт битый час преследовал эту птицу, в то время как папа и я присели в укрытии и пытались не выдать звуками нашего веселья. Было бы очень плохо, если бы Матт услышал наш смех. Он не одобрял юмор, когда предметом насмешек бывал он сам.

Матт сердился все больше и больше, и, хотя глубина была десять и даже пятнадцать футов, он наконец бросил попытку утомить поганку и решился нырнуть за ней. Но его тело не было создано для действительно глубокого погружения. Его плавучесть была слишком большой, и балласт был размещен не так, как надо. При третьей попытке его под водой опрокинуло, и он выскочил на поверхность брюхом вверх. Тогда, и только тогда он с большой неохотой выбрался на берег.

Мы тут же отправились охотиться на куропаток, чтобы он мог заглушить горечь поражения, а попутно