Темно-синие, почти черные глаза с жалостью смотрели на него.

Справедливости ради надо отметить, что Панталеоне предпочитал женщин с более пышными формами, а потому девушке он уделил минимум внимания и оглядел зал в тщетной надежде увидеть человека, ради которого он и прибыл в Пьевано.

— Почему вы приехали ко мне? — с обескураживающей наивностью спросил Альмерико.

— Почему? — мессер Панталеоне деланно изумился. — Потому что вы — Орсини, а я всей душой поддерживаю вашу борьбу, — и после короткой паузы добавил:

— Паоло Орсини был моим другом.

— Был? — вырвалось у мадонны Фульвии.

Панталеоне тяжело вздохнул. Плечи его поникли.

— Значит, вы ничего не знаете. Я-то думал, что дурные вести разносятся быстро. Вчера Паоло задушили в Ассизи, его и герцога Гравину.

Старик слабо вскрикнул. Приподнялся, поддерживая себя слабыми руками, вновь упал в кресло.

— Бог проклянет меня за то, что я принес плохую весть, — простонал Панталеоне.

Но граф Альмерико, быстро оправившись от шока, заверил мессера Панталеоне, что его вины в случившемся нет. На лице мадонны Фульвии отразилась печаль. Она скорбела по погибшим родственникам, хотя ни с кем из них встретиться ей не довелось.

— Но это еще не все, — продолжил Панталеоне. — Из Рима сообщили о том, что кардинал Орсини брошен в подземелье вместе с Джанджордано и Сантакроче. Мы знаем, к чему это приведет. Милосердие папы общеизвестно. Он и его ублюдок не успокоятся, пока не уничтожат весь род Орсини.

— Тогда ему никогда не будет покоя, — подала голос монна Фульвия.

— Я молюсь за это, мадонна, молюсь, чтобы так оно и было. Я пошел на службу к этому тирану лишь вместе с Паоло. Герцог Валентино знал о моей верности роду Орсини, а потому за мной гонятся и, если меня поймают, я разделю судьбу Паоло и Гравины. Впрочем, ходят слухи, что убит и Маттео Орсини.

То был пробный шар. Произнося последнюю фразу, мессер пристально наблюдал за лицами старого графа и его дочери. Отметил промелькнувшее на них изумление. И тут же последовал вопрос девушки, которым она выдала себя с головой.

— Ходят такие слухи? — воскликнула она. Глаза ее заблестели, дыхание участилось.

— Чего только сейчас не говорят, — негодяй печально покачал головой. — Я молю Бога и всех святых, чтобы слух этот оказался ложным.

— Действительно… — начал Альмерико, но тут же умолк. Хоть и общался он в основном с книгами, жизнь научила его не слишком доверять тем, кто появлялся в Пьевано, а потому осторожность взяла верх, и фразу он закончил другими словами:

— Я благодарю вас, мессер, за эту молитву.

Но Панталеоне уже понял, что подозрения Чезаре Борджа подтвердились, и Маттео Орсини в Пьевано или где-то неподалеку. Женщина, любящая Маттео Орсини, не восприняла бы известие о его смерти с таким хладнокровием, если б не знала наверняка, что ее возлюбленный жив. А знать наверняка она могла только в одном случае: если находился он неподалеку. О том же говорила ее реакция на выдуманный Панталеоне слух о смерти Маттео. Появление такого слуха могло охладить пыл тех, кто послан в погоню за Маттео.

И пусть на лице Панталеоне отражалась печаль, сердце его радостно забилось: след взят, и скоро герцог получит Маттео Орсини, а он — тысячу дукатов.

Но прежде ему пришлось ответить на вопросы Альмерико. Ибо тот, как отмечалось выше, не проникся доверием к незваному гостю.

— Так вы прибыли из Ассизи?

— Из лагеря герцога Валентино, — уточнил Панталеоне.

— Вы убежали, как только они задушили Паоло и Гравину?

— Не совсем так, — мессер Панталеоне почувствовал ловушку и ловко избежал ее. — Их задушили вчера, до того, как герцог получил доказательства моей верности Орсини. Я не собирался бросать службу, ибо полагал, что смогу принести больше пользы, находясь в логове врага. Но так уж получилось, что я прознал о том, как Чезаре Борджа хочет добраться до Петруччи, укрывшегося в Сиене. Я попытался послать ему письмо, чтобы предупредить об опасности. Но письмо перехватили, и я едва успел вскочить на коня и ускакать из лагеря. В лиге от Пьевано лошадь пала. Я намеревался добраться до Сиены, но пешком туда не дойти, а потому, опасаясь, что за мной послана погоня, я переменил свои планы, надеясь найти убежище здесь. Но, господин мой, — он с трудом поднялся, — если вы думаете, что мое присутствие обрушит на вас гнев Валентино, я… — и мессер Панталеоне запахнул плащ, показывая, что он готов тут же покинуть Пьевано.

— Минуточку, мессер, минуточку, — Альмерико поднял руку, останавливая его.

— Причем, тут Валентино? — воскликнула девушка. В глазах ее сверкнула злость, обратив их в два огромных сапфира. — Кто его боится? Мы не простим себе, если не протянем руку помощи другу нашего родича. Пока над Пьевано есть крыша, вас здесь никто не тронет.

Пока она говорила, старый граф ерзал в кресле, что-то бурча себе под нос. Дочь слишком торопится, думал он. Конечно, он и сам не, хотел гнать того, кто пришел просить у него убежища, но говорить незнакомцу, что он может жить в его замке, как у себя дома…

Одну руку он зябко протянул к камину, второй задумчиво погладил чисто выбритый подбородок.

— Как вас зовут, мессер?

— Панталеоне дельи Уберти, — ответил авантюрист. Ему хватало ума не врать там, где могла сойти и правда.

— Благородная фамилия, — покивал старик. — Ладно. Надеюсь, что ваше пребывание в Пьевано не затянется надолго. Я думаю не о себе, — он пожал плечами, грустно улыбнулся. — Я слишком стар, чтобы бояться за собственную жизнь. Но у меня есть дочь, и если вас тут найдут…

Договорить мадонна Фульвия ему не дала.

— Кто рискует по крупному, может не обращать внимания на мелочи! — воскликнула она.

Мессер Панталеоне жадно ловил каждое ее слово.

— Клянусь Богом, в этом ты не права, — ответил ей отец. -Нам нет нужды еще более привлекать к себе внимание. Видишь ли…

И вновь осторожность заставила его замолчать и бросить подозрительный взгляд на Панталеоне.

Но лицо последнего закаменело, ничем не выдавая охватившую его радость. Ибо он без труда закончил фразу, которую не договорил старый граф. А с ней отпали последние сомнения в том, что Маттео Орсини в Пьевано.

Чувствуя, однако, что ему все еще не доверяют, Панталеоне решил, что самое время показать, как же он утомлен. И начал заваливаться набок, поднеся одну руку ко лбу и вытянув вторую в поисках поддержки. Он ухватился за край бронзового столика, который наклонился под его тяжестью и отлетел в сторону. А сам Панталеоне во весь рост рухнул на мраморный пол.

— Сил нет, — простонал он.

Они бросились к нему, все трое; Альмерико, его дочь и слуга, который ранее стоял у двери, ожидая, когда ему дозволят удалиться. И пока старый граф с трудом нагибался к Панталеоне, чтобы хоть как-то ему помочь, мадонна Фульвия взяла на себя бразды правления.

— Приведи Марио, быстро, — приказала она слуге. — Пусть принесет вина, растительного масла и полотенца. Бегом!

Панталеоне приподнял голову, привалился к коленям Альмерико. Открыл затуманенные усталостью глаза, что-то забормотал насчет причиненного беспокойства. Альмерико тронули его слова: в такой момент думать не о себе, но о других. А потому недоверие его растаяло, как снег под апрельским солнцем. Он уже не сомневался, что состояние их гостя критическое, и что могло быть тому причиной, как не гнев и злоба герцога Валентино?

Пришел Марио, низкорослый, широкоплечий, с лицом цвета глины, столь обезображенным оспой, что оно казалось маской, гротескной карикатурой на человеческий образ. Формально он считался кастеляном Пьевано, но круг его обязанностей был значительно шире. Честный, верный хозяевам, уверенный в себе, нигде не учившийся, он был и хирургом, и ветеринаром, и брадобреем.

Сопровождали его посланный за ним слуга, служанка монны Фульвии и паж. Звали последнего Рафаэль.