тело, позволь подарить тебе экстаз. Это все, что я способен предложить тебе. Это все, что я способен предложить любой женщине.

Молча вручив ему влажную губку, Меган легла, устремив глаза в протекающий потолок с коричневыми разводами.

— Раздвинь ноги.

Жесткие пальцы помогли ей, открыли, обнажили. Что-то ледяное коснулось ее — уже забытая губка. Меган напряглась. Холодная губка, согретая ее кожей, разделила ее тело, скользнула внутрь.

Он втискивал губку в нее!

Меган поморщилась под вторжением его пальца, губки… опять палец… опять губка… И только когда она подняла голову и попыталась возразить, сказать, что она не кувшин, который моют круговыми движениями тряпки, он взял ее в рот.

Жидкий жар, обжигающая влага.

Голова Меган ударилась о скомканное одеяло. Пружины матраца громко скрипнули. Она уставилась на самое большое пятно: круги потемнее обрамляли внешние края недавних потеков.

Но перед глазами все плыло, мысли смешались, вытесненные острейшими ощущениями, которые доставляли ей его язык и втиснутая в лоно губка. Он неустанно лизал ее. Язык был куда горячее, чем кончик пальца. Капля холодной воды просочилась из лона в расселину между ягодицами. В ее теле не осталось места для воздуха.

Пик наслаждения ударил ее с силой молнии, разрывая, опаляя. У нее хватило времени лишь смутно удивиться, кому принадлежит этот термин — «пик наслаждения». Не было ни намека на наслаждение в агонии, которая располосовала ее тело. И тут она закричала, чувствуя, что он высасывает ее внутренности.

Мохаммед медленно вытаскивал губку, хотя ее мускулы сокращались, пытаясь не допустить этого. И неожиданно все кончилось: тело покорно отдало губку… содрогнулось в разрядке, подобной которой Меган не ведала до той минуты, пока арабский евнух не позаботился о ней.

Меган стремительно вернулась в свое тело и снова уставилась в потолок, на огромное водяное пятно, обрамленное меньшими темными кругами. Тяжелая рука давила на живот, словно чувствуя спазмы, до сих пор сотрясавшие ее чрево. Острый язык продолжал терзать напряженный бутон, словно чувствуя спазмы, сотрясавшие ее лоно.

Конвульсии постепенно утихли, и он отстранился. Что-то мягкое, шелковистое и живое скользнуло по пальцам: его волосы. Когда она успела схватиться за них? Горячий воздух обжигал ее лоно, наполняя желанием удовлетворенную плоть.

— Ты видел, — выдохнула она, — как мужчины вставляют жемчужные ожерелья в женщин?

Твердый жар наполнил ее… Палец. Она съежилась.

— Я читал об этом и о многом другом, — хрипло бросил он. — В Аравии есть немало трактатов с подробным описанием того, как может мужчина ублажить женщину.

— А есть трактаты о том, как может женщина ублажить мужчину?

— Мужчина получает удовольствие… — к первому пальцу добавился второй, и первоначальное потрясение быстро уступило место ощущению искусительной наполненности, — в женском лоне.

Слезы жгли ей глаза. Она преисполнилась решимости дать Мохаммеду такое же наслаждение, какое получила от него.

— Спасибо за то, что догадался использовать губку по назначению. Я чувствую себя… абсолютно чистой.

Пальцы внутри ее подрагивали. А может, это трепетала она сама.

— Если бы ты могла иметь все на свете, чего бы пожелала, Меган? — неожиданно спросил он.

— Я… не знаю.

Пальцы с силой надавили вниз.

— А ты… чего бы ты захотел?

— Этого, Меган.

Он протиснул в нее уже три пальца, а ей показалось, что все пять.

— Об этом я мечтал неизвестно сколько лет.

Она глубоко вздохнула, пытаясь расслабиться и дать ему то, в чем он так нуждался. На потолке одна картина сменяла другую: Мохаммед облегчается, Мохаммед готовится повернуться и встретить ее презрение; лицо Мохаммеда темнеет при мысли о том, что она откажется остаться с ним еще на день, еще на ночь… В ушах звучал голос Мохаммеда, проклинавшего ночь, в тот момент, когда он получал свое первое наслаждение с женщиной.

Он чуть согнул пальцы.

Меган застонала, устремив невидящий взгляд в потолок, стараясь не шевелиться и позволить ему и дальше изучать ее тело.

— Что ты говорил… по-арабски… прошлой ночью?

— Не помню.

Он снова уклоняется от ответа!

Его пальцы нырнули в нее еще глубже. Меган прикусила губу. Он нежно царапнул переднюю стенку ее лона.

— У тебя внутри пуговка.

Ее обдало жаром, жарче огня, острее молнии. Ее тело внезапно дернулось.

— О Боже! Что ты со мной делаешь?

Мохаммед повторил ласку.

— Мага wahda значит «один раз», «однажды». Значит, я могу дать тебе наслаждение одними пальцами.

Она не назвала бы это наслаждением — агония, мука.

— Можешь. А тебе? Тебе хорошо?

— Твоя плоть горит, Меган, пылом твоего желания. Да, мне приятно. А ты можешь получить облегчение таким образом?

— Я… не знаю.

— В таком случае давай посмотрим.

Он легко нашел ритм, в котором нуждалось ее тело, и заработал пальцами, превратившимися в мужское достоинство: жестко, глубоко пронзая ее тело, задевая при каждом выпаде ту скрытую пуговку, о которой говорил. Меган вспомнила об искалеченных арабских девушках, Может, и они сумели испытать нечто подобное, хотя бы под натиском подобных ласк?

Но тут все мысли вытеснил водоворот слепящих ощущений, и весь мир сузился до тепла руки, нажимавшей на воспаленный бугорок, пальцев, продолжавших сладостную пытку. Ее тело выгнулось идеальной аркой, ища спасения, ожидая большего. Он дал ей разрядку, не добиваясь своей.

— Я читал, что женщины неутомимы, — прохрипел он. — И могут достигнуть за ночь тысячи одного оргазма.

— Не думаю… — Она с трудом перевела дыхание. — Не думаю, что смогу вынести хотя бы еще один, не говоря уже о девятистах девяноста девяти.

Его пальцы сжались на ее животе и одновременно скрючились в лоне.

— Поблизости есть родник, — буркнул он, — Мадрон-Уэлл. Это в миле или чуть дальше от церкви Мадрон.

— Да. — Меган подняла голову, лицо блестело от пота. — Я знаю его.

Но откуда ему известны подобные детали?

— Я хотел бы сходить туда с тобой.

Непослушное сердце снова ударилось в грудь, так что мягкие холмики тревожно затрепетали.

— А я хотела бы позаботиться о твоем удовлетворении. Его губы нервно дернулись, скривившись в горькой усмешке.

— Я уже говорил тебе, Меган. Евнухи отличаются от обычных мужчин.

Его пальцы подрагивали в ней, говоря, что он лжет. Он был мужчиной и, следовательно, мог найти облегчение. Если бы только доверился ей.