кроватью, брошенные как попало, словно второпях. Ее голубые глаза сделались очень большими, бокал выскользнул из пальцев и разбился вдребезги. Одним прыжком она вылетела из постели, схватилась за одежду; кровь бросилась ей в лицо.

— Ты! Ищейка проклятая… — выкрикнула она. Покрасневшее лицо было искажено яростью. — Вонючая, трусливая ищейка!

Она ринулась мимо и почти сквозь меня, напролом, к выходу. Винс прикрылся одеялом. Он полулежал на подушках, скрестив руки под головой, с сигаретой в уголке рта, и смотрел на меня. Я подошел к кровати. Я наступил на кубик льда, валявшийся среди осколков стекла на полу, и поддал его ногой так что, он, пролетев под кроватью, звякнул об стенку, — Свинья, — сказал я. Голос мой был сух, как шуршание неживой листвы.

— Зачем ты так? Джерри, мальчик, ведь ты к ней давно остыл, разве нет? А мне ясно дали понять, что от меня требуется. И это тягучее дневное время, такое незанятое, — такое длинное. Намного веселей она его тоже не сделала, можешь поверить.

— Свинья!

— Что, лейтенант, пластинку заело? И вообще. При той плате, которую с меня содрали в пансионе, все лучшее должно быть к моим услугам.

— Ты уберешься из моего дома сегодня же.

— Этого я пока что не могу себе позволить. Я остаюсь. Я протянул ему многократно сложенную газету, ногтем указательного пальца проведя под его фамилией в светском столбце. Его желваки задвигались, скулы выступили наружу, взгляд сделался металлическим.

— Кто это сделал?

— Откуда мне знать? Кто-то из наших знакомых. Тинкер Велбис. Манди Пирсон. А может и сама Лоррейн.

— Придется удирать. Какой-нибудь репортеришка наткнется на этот дурацкий листок и, если у него хорошая память, свяжет одно с другим. И тогда мы с тобой сядем в такую лужу, дружок…

— Итак, сматывайся.

— Да, но я еще не в состоянии вести машину. Джерри, ты должен подыскать для меня какое-то укрытие. И придумать правдоподобную историю на тот случай, если они будут искать меня здесь. Еще три дня, и я буду в порядке. Но теперь я бежать не могу. Меня запомнят, я бросаюсь в глаза — понял?

Я подошел к окну, уставился на пустынный двор.

— Одно подходящее место я знаю. Сорок миль отсюда. Это летний дом ее родителей. В горах. Сейчас там нет ни души, потому что в мае — июне там нашествие мошкары. Черная такая, микроскопическая мошка, как укусит — волдырь. Я знаю, где лежат ключи от дома. Если у тебя хватило сил на то, чем ты недавно был занят, значит, и приготовить себе поесть ты в состоянии.

— Да, это я могу.

Я обернулся, посмотрел на него. Он полулежал, опираясь на локоть здоровой руки.

— Выезжаем сегодня вечером. Деньги, твою часть, возьмешь с собой. Как только почувствуешь, что можешь отправиться дальше — отправляйся. Оставь только дом в том же порядке, какой там теперь. И я молю Бога, чтобы мы с тобой больше не встретились никогда.

— А на чем я выберусь, когда мне станет лучше? Не на своих двоих — это, как ты понимаешь, нереально.

— В двух милях оттуда — деревня. Мы через нее будем проезжать. Там остановка автобуса.

— Звучит не так уж плохо.

Я спокойно взглянул на него.

— Но это все не бесплатно, Винс. Он был, как всегда, понятлив.

— Могу вернуть тебе твой настойчивый комплимент. Свинья ты! Сколько?

— Еще одну пачку сотенных за особые услуги.

— Дорого же ты мне обойдешься!

— И еще пачку отступного — за особые услуги моей жены.

— Что из тебя после этого получится, мальчик мой?

— Самый высокооплачиваемый сутенер в этой стране.

— Да, ты потверже даже, чем я ожидал. Во всей мировой истории не встретишь адюльтера, который бы обошелся человеку дороже.

— Ничего. И ты не бедняк, и товар не для нищих.

— А если я скажу «нет»?

— Тогда я мог бы покинуть эти края. А тебя оставить здесь, — выздоравливай. Что могло бы обернуться для тебя оч-чень неприятной стороной. Выйти боком. Так что я, может быть, совершаю сейчас грубейшую ошибку.

Он повернулся, рука его нырнула под подушку и вернулась с миниатюрным автоматом неведомого происхождения. Он направил ствол мне в живот, повыше ременной пряжки. Рука его не дрожала.

— Да, Джерри, возможно, ты совершаешь самую крупную в жизни ошибку. Я ухмыльнулся.

— Где ты прятал эту штуку, когда в ней была нужда?

— В заднем кармане. Но руки у меня были заняты — я держал Сарагосу. Зато потом, когда я сидел в твоей машине, игрушка была наготове, — мало ли какие глупости могли взбрести тебе на ум. А потом я спрятал ее в чемодан. — Узнаю старого осторожного Винса.

— Это из Японии. Они научились мастерить такие штуки.

— Ты что, за дурака меня держишь, Винс? Стреляй. А потом поразмысли, что тебе дальше делать с тем, что останется от меня… и от тебя тоже.

— Ты с каждым днем хитрее, — сказал он, возвращая оружие под подушку. — О'кей. Вы оба, ты и твоя сладкая Лорри, заслужили по толстой пачке сотенных. Будем надеяться, что хотя бы чемодан в конце концов останется мне.

— Одевайся. Собирай вещи. Надо выехать как можно раньше.

Я вышел в коридор, прошел к нашей спальне. Дверь ее оказалась запертой. Я постучал, покричал — Лоррейн не откликалась. В гараже я обнаружил канистру бензина, приготовленного для газонокосилки, но еще не смешанного с маслом. На пути к моей машине я увидел Ирену, она шла от автобусной остановки. Я сказал:

— Ирена, миссис Джеймсон неважно себя чувствует. Она ничего не будет есть, а я обедаю не дома, так что вы сегодня можете быть свободны.

— Да, но я собиралась еще гладить…

— А вы не могли бы сделать это завтра?

— Хорошо. Могу, конечно.

— Идемте вместе. Я подвезу вас до автобуса.

— Бензин кончился, да? Я так и подумала, когда увидела вашу машину.

Я залил бензин в бак. Тронулся с места, вернее сказать, сорвался. Довез Ирену до автобусной остановки и сказал, что мы ждем ее завтра с утра. Она выбралась из машины, разогнулась и сказала, пронзительно глядя мне в глаза:

— Мистер Джеймсон, молитва — лучшая помощь.

— Да, Ирена. Я знаю.

— Преклоните колена перед Господом и доверьте ему ваши тревоги.

— Благодарю вас, Ирена.

Она отошла на остановку. Я ехал к бензоколонке, думая о ней. Что она видела у нас, что поняла, что может выдать?

Когда бак был полон и счет подписан, я поехал домой. Поднялся наверх и снова толкнулся в спальню. Там все еще было закрыто.

Винс сидел на кровати одетый, раненая рука спрятана под пальто, а пустой рукав аккуратно заправлен в карман. Соломенная шляпа надета набекрень. Я вынес его чемодан, а он сам, здоровой рукой держась за перила, спускался по лестнице, осторожно одолевая одну ступеньку за другой. От напряжения губы его побелели. Мне хотелось думать, что каждое движение действительно причиняет ему ту боль, какую изображало его лицо.