Мардефельд, просит Фридри-1 ха II от имени царицы, чтобы он повелел княгине Цербстской по возможности ускорить свой отъезд. Иоганна просит передать царице, что 'ей только крыльев не хватает, иначе она полетела бы в Москву'. Она и впрямь умудряется закончить все приготовления к такой огромной поездке в какую-нибудь неделю. Восхитительная неделя, на протяжении которой она, окруженная облаком великой тайны, бродит по скромным залам старого замка и болтает со скромными представительницами провинциальной знати, которым вскоре суждено узнать, какую мощь она олицетворяет.
Ей и в голову не приходит, что все происходящее относится, в сущности, не к ней, а к ее дочери. Она не обращает ни малейшего внимания на девушку, всецело поглощена вскрыванием и запечатыванием писем, отдачей распоряжений, примеркой платьев, наблюдением за упаковкой вещей. Для Софии берут лишь то, что находится под рукой: три платьица, дюжина рубашек, несколько пар чулок и носовых платков. Для нее не заказывается ничего нового. Просто чудо, что при этой торопливой поездке на смотрины не забывают взять с собой саму невесту.
Бравый старый солдат Христиан-Август проводит все эти дни за писанием объемистого манускрипта, озаглавленного 'Pro memoria для моей супруги', в котором Иоганне и Софии даются наивные детальные предписания о том, как надлежит вести себя в пути и при русском царском дворе. В тот момент, как София усаживается вместе с родителями в коляску, чтобы покинуть Цербст, отец не без торжественности вручает своей супруге запечатанный конверт, дабы она передала его 'в надлежащий момент' дочери.
Но что известно Софии об истинной цели поездки в то мгновение, когда она усаживается в коляску? В этом пункте ее личные записи противоречивы, на них невозможно положиться, а потому они и лишены интереса. Весьма вероятно, что ей – раз приказано соблюдать столь строгую тайну – ничего не сказали о матримониальном плане. Но столь же вероятно, что она о нем догадалась. Она ведь не могла не обратить внимания на то, что чуть ли не ежедневно получались письма из Берлина и Петербурга и, несомненно, заметила, что эти письма очень важного характера, заметила, что голова ее матери окружена ореолом, заметила странное поведение отца. Она, конечно, сообразила, несмотря на все маневры затушевывания, что их поездка не является обычной масленичной поездкой в Берлин и что хотя в центре всей суетни стоит мать, она лично тоже играет известную роль в этой поездке. Почему это дядя Иоганн-Людвиг вдруг подносит ей в подарок штуку роскошной, затканной серебром материи на платье? Почему с ней так много говорят на тему о религии?
Но если не выяснено, в какой именно момент она догадалась об истинной цели поездки, то, во всяком случае, несомненно то обстоятельство, что она немедленно же и всем сердцем одобрила российский матримониальный план. Это ведь как раз то, о чем она мечтала: прочь отсюда и подальше ввысь! Не приходится мучительно порывать никаких связей, соединяющих ее с родиной и родительским домом. Не предстоит болезненная разлука с младшими братьями и сестрами, с подругами детских игр. Существовал ли вообще когда-либо принц Георг-Людвиг, с которым она как-то мельком обменялась парой поцелуев и с которым, строго рассуждая, тайком помолвилась? Это была шутка, детская забава. Если он ее и впрямь любит, как неоднократно утверждал, то разве может он желать чего-либо другого, кроме ее счастья? А существует ли более великое, более истинное счастье, чем надежда на трон, на корону?
С легкостью, которая делает больше чести ее мужеству, чем ее сердцу, покидает София мадемуазель Кардель, родину, все привычное, все, что было ей близко доселе, и с воодушевлением спешит навстречу новому, неизвестному.
Поворачивает ли она еще раз голову в сторону старого фамильного Цербстского замка, этого гнезда ее предков, когда лошади пускаются рысью в путь? Она никогда его больше не увидит, никогда не увидит ни одного из тех мест, где протекала ее юность. Никогда, впрочем, не проснется в ней и желание их повидать.
День спустя прибывают в Берлин. Княгиня отправляется ко двору – разумеется, одна. Фридрих осведомляется о принцессе, и мать отвечает, что той нездоровится. Независимо от ее желания по возможности дольше использовать все положение только для себя лично она имеет еще и весьма существенный повод оставлять девушку дома: в суматохе великих событий она позабыла сшить для будущей невесты наследника российского престола придворный туалет. Через два дня Фридрих приглашает всю цербстскую семью к обеду. Княгиня обещает на этот раз привести и Софию, но, очевидно, не придает слишком большого значения интересу короля к принцессе, потому что появляется к назначенному часу одна.
На этот раз король не верит сказке о болезни и настаивает на появлении Софии. Ничего не помогает, неприятная история с туалетом выходит наружу. Король немедленно распоряжается, чтобы Софии послали платье его сестры, и наконец – уже позже трех, и всем гостям пришлось ждать с обедом – появляется София. Она наспех причесана, в сшитом не по ее мерке платье, без драгоценностей, не напудрена, несколько смущена, но ее личико сияет блеском первого триумфа над матерью. Она одна из всех членов ее семьи удостаивается чести сидеть за столом самого короля.
Это очень маленький, чисто внешний триумф. Король милостиво беседует с нею, но не выносит от этой беседы какого-нибудь необычайного впечатления. Сейчас же после этого небольшого оказанного ей личного отличия она превращается снова в то, чем и являлась в действительности: в ничего не подозревающий 'объект политики'.
А ее мать посвящается во все тайны этой политики, ей даже отводится в ней активная роль. Все принимает еще гораздо более грандиозный характер, чем могла воображать Иоганна-Елизавета в самых смелых мечтах своих. Она имеет одну тайную встречу с самим королем, а другую с министром Подевилсом. Предмет этих совещаний нам известен.
Но сначала небольшое отступление. Фридрих писал в свое время Иоганне, что это ему пришла в голову мысль сосватать Софию с наследником российского престола, так как он 'стремился создать для нее необычайное счастье'. Это не соответствовало ни в малейшей степени действительности.
Во-первых, Фридрих отнюдь не считал брачных уз с представителем Российского царствующего дома счастьем. Год с лишним тому назад посол его при Российском дворе Мардефельд довел до сведения короля, что императрица желала бы обвенчать наследника с сестрой Фридриха. На это Фридрих ответил, что он ни при каких условиях не допустит, чтобы одна из его сестер уехала в Россию, и поручил своему послу уклоняться от всяких разговоров на тему об этом браке. Фридрих знал доподлинно, что представляет собою такой брак, крайне необеспеченное существование в ожидании ежедневно могущей вспыхнуть дворцовой революции, перспективы трона, который в ночь с сегодня на завтра может быть захвачен несколькими десятками гвардейских офицеров и передан другому претенденту, неизменное лавирование между силами, могущество которых не поддается заранее учету, постоянная опасность для жизни. Двадцать лет спустя он пишет в своей 'Истории моего времени' по поводу этого матримониального проекта, идущего навстречу его политическим расчетам: 'Горе тем политикам, которые приносят в жертву своим интересам все вплоть до собственной крови'. Вот, значит, истинное мнение его о том 'великом счастье', доставить которое принцессе Цербстской он якобы старался.
Во-вторых, Фридрих чрезвычайно мало способствовал осуществлению этого счастья, так как в своем письме к Елизавете предложил принцессу Софию в качестве невесты наряду с двумя другими дармштадтскими принцессами. Само же предложение было внесено им в такое время, когда Елизавета уже и сама остановила свой выбор на Софии.
Вот как рушится распространенная историческая легенда о том, будто Фридрих Великий положил основание счастью будущей Екатерины Великой и завершил это счастье. Потерпела также крушение легенда, будто Фридрих заботился о принцессе Софии не только как отец, но и являясь отцом ее. Истина же заключается в том, что приглашение Софии в Россию было для него чрезвычайно выгодно, а именно по следующим соображениям.
Интересы Фридриха были направлены преимущественно в сторону Австрии. Первую войну он с успехом закончил еще два года тому назад, но, несмотря на Бреславль-ский мир, отдавший ему Силезию, он все еще чувствовал, что его добыче грозит опасность. Предвидятся новые осложнения с Габсбургским домом, и дальнейшее зависит всецело от того, чтобы в тылу Фридриха была дружественная или по крайней мере нейтральная Россия. Его отношение с императрицей Елизаветой чрезвычайно хороши. Посол Фридриха Мардефельд принимал участие в том заговоре, который возвел три года тому назад Елизавету на престол, а Фридрих искренно радовался тому, что российский трон занимает женщина, 'сибаритские наклонности которой дают надежду на то, что она совершенно упустит из виду Европу'.
