хорошо, что ты не заставил меня начинать разговор первой. И если действительно хочешь быть со мной, то сделаешь, о чем я прошу. Если же нет… Как ни трудно мне будет, но я все-таки найду в себе силы уйти от тебя и никогда, слышишь – никогда уже – с тобой не встречаться, даже если в конце концов на тебя все- таки найдет запоздалое прозрение!

– Ладно, пусть будет по-твоему, – я пожал плечами, натыкая на вилку кусочек розового лососевого филе. – В конце концов, ты сама дала мне шесть месяцев. И я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы выполнить два из выдвинутых трех условий. Я говорю о том, чтобы постоянно быть вместе с семьей и уже через полгода. Но насчет увольнения из «структуры»… – Я несколько замялся. – Все гораздо сложнее, чем тебе кажется. Даже если я завтра же сообщу о своем решении уйти в «гражданку», то сильно сомневаюсь, отпустят ли меня вообще, и уж тем более в течение каких-то шести месяцев. Наверно, ты просто не понимаешь, в какой серьезной организации я служу.

– Наверно, не понимаю. Но я и не хочу ничего понимать. Шесть месяцев, дорогой, а на большее у меня уже элементарно не хватит нервов и терпения. При всем том, что я все еще люблю тебя ничуть не меньше, чем много лет назад, – Рамона внимательно посмотрела, как я с нескрываемым удовольствием начинаю поглощать ужин, и покачала головой. – Ты меня не слышишь…

– Ошибаешься, солнышко! – промычал я, шаря глазами по соблазнительным яствам, расставленным по столу, и не зная, чем бы еще полакомиться. – Просто чертовски голоден.

Больше мы не касались этой темы. Ни в этот вечер, ни на протяжении всего моего отпуска. Мы просто отдыхали, купались в заливе, загорали на пустынном пляже, до которого приходилось ехать на машине, ходили по магазинам, несколько раз ездили в Ригу просто так, погулять по Старому городу, и по вечерам растягивались в подвешенном в саду гамаке и наслаждались созерцанием ночного неба, густо усеянного серебряной звездной пылью. Я откровенно «тащился» от того, что был богат, счастлив и почти на все сто доволен жизнью.

– Хочешь, сядем в машину и прокатимся? – Я нежно поцеловал Рамону в щеку. – Тебе обязательно нужно вдохнуть свежего морского воздуха.

Она молча кивнула и, подойдя ко мне вплотную, сильно прижалась к моему плечу.

Черный «Мерседес-300» со скоростью сто десять километров в час мчался по пустынному прибрежному пляжу, то и дело задевая правыми колесами и превращая в кучу брызг накатывающиеся на песок волны. Яркие галогеновые фары разрывали далеко впереди уже опустившиеся на Рижский залив сумерки, время от времени выхватывая из темноты стремительно взлетающие в небо силуэты чаек и альбатросов. Машина быстро уносилась вдоль побережья на северо-запад, вслед опускающемуся за верхушки сосен ярко- оранжевому солнечному диску. Все четыре стекла в «Мерседесе» были опущены, и в салоне машины пронзительно свистел ветер, тугими струями врываясь со всех сторон, окатывая лицо, руки и разметав во все стороны волосы.

Когда мы проехали по берегу моря не менее тридцати километров, Рамона наклонилась ко мне, провела маленькой ладошкой по моей груди и, прижавшись губами к самому уху, тихо сказала:

– Останови, пожалуйста…

«Мерседес» пролетел не менее двухсот метров по мокрому, утрамбованному волнами песку, оставив на нем два глубоких тормозных следа, и остановился. Двигатель продолжал тихо, почти неслышно урчать под широким капотом, а фары освещали добрый километр совершенно пустого пляжа. Юрмала уже кончилась. Кончились и вытянувшиеся вдоль побережья курортные строения. Слева от нас, там, где заканчивался песок, круто поднимался вверх обрыв с вековыми соснами, шумящими от ветра кронами, а справа глухо накатывались на берег черные, с белыми хлопьями пены высокие волны. Теплый от нагретого за день солнечными лучами песка и моря воздух был наполнен ни с чем не сравнимым ароматом сосновой смолы и вымытых на берег водорослей. Казалось, что во всем огромном мире мы сейчас остались только вдвоем – я и Рамона. «Фольксваген» с охраной предусмотрительно остановился на расстоянии трехсот метров сзади и погасил фары. Для нас его просто не существовало.

Она почти незаметно нажала кнопку автоматического опускания передних сидений, обвила мне шею тонкими горячими руками и крепко прильнула к моим обветрившимся от сквозняка губам.

– Я хочу тебя!.. Ну, иди же ко мне, ты… зверь!..

Отпуск закончился. За два дня до его окончания, когда я старался напоследок «оттянуться» на полную, неожиданно позвонил с базы Персиков и сообщил, что мне надлежит явиться в условное место, где меня заберет вертолет, уже послезавтра, то есть на сутки раньше.

На следующее утро я загрузил в «восьмерку» три чемодана. Один – мой, второй и третий – Рамоны. В первом она везла то, что месяц назад брала из дома, во втором – то, что я ей купил за прошедшие четыре недели. В основном, вполне естественно, это была всевозможная одежда, обувь, косметика и прочая ерунда, весом всего десять-двенадцать килограммов и обошедшаяся мне, весьма приблизительно, в пятнадцать тысяч долларов. Для кого-то такие деньги были целью всей жизни. Для меня – зарплатой одной недели.

Я выдал обслуге по двести долларов премиальных, предупредил, чтобы ровно через месяц, к моему следующему приезду, все было в лучшем виде, помахал ручкой и выехал за ворота…

Я видел этих восьмерых людей последний раз в жизни. Не потому, что все они разом вдруг скончались от степной лихорадки, нет. Просто в ближайшие десять-пятнадцать лет посещение Юрмалы не входило в круг моих новых служебных обязанностей. Тогда я этого еще не знал. Моя голова на протяжении всей дороги до Пярну была занята несколько другими мыслями. Это заметила и Рамона. Когда мы миновали латвийско-эстонскую границу, она спросила:

– Ты почти не разговариваешь последние три часа. О чем-то думаешь?

– Думаю, – согласно кивнул я, включая сигнал левого поворота и выворачивая на встречную полосу, имея вполне конкретное намерение обогнать еле тащившийся туристский автобус «Неоплан» с немецкими номерами. Когда «восьмерка» снова вернулась на правую сторону дороги, я пояснил: – Думаю над твоим ультиматумом. Трудную ты мне выставила задачу. Я бы даже сказал – почти не выполнимую…

– Вот видишь – почти! Значит, ты все-таки допускаешь возможность ухода со службы? – обрадованно воскликнула Рамона, одновременно хитро прищурив глазки.

– Теоретически – да. Но вот практически… – Я несколько раз цокнул языком и нахмурился. – К тому же, где еще мне будут платить такие деньги? Я уже слишком привык к жизни без оглядки на завтрашний день.

– Но ты же мужчина! – Я так и не понял, что именно подразумевала Рамона под этим определением. Наверно, то, что я должен уметь заработать при любой ситуации. Что ж, если так, то я с ней полностью согласен.

Самым любимым в моем арсенале юмора был анекдот про грузинского экскурсовода. Когда одна светленькая русская женщина, впервые приехавшая на Кавказ, во время посещения зоопарка спросила экскурсовода – видного, хорошо одетого мужчину, – кем является очень смешной дикий кабанчик, мужчиной или женщиной, то кавказец цокнул языком, покачал головой и сказал: «Запомни, дэвушка, мужчина – это тот, у кого есть деньги! А это, – он высокомерно показал на кабанчика, – самэц…»

В этот момент я вдруг вспомнил про два миллиона долларов, которые спокойно лежали на моем счету в Бельгийском банке.

Всю оставшуюся дорогу до Пярну мы с Рамоной говорили много, но ни о чем конкретно. Так, дорожная болтовня. Когда я подруливал к утопающему в зелени дому, Гарик, еще не имевший возможности его видеть, но уже, несомненно, почувствовавший приближение родных стен, радостно залаял, толкая огромной мраморной мордой сидящую впереди Рамону. Она обернулась и потрепала его по уху.

– Все, малыш, приехали. Мы снова дома…

Ничего себе «малыш», килограммов тридцать пять! Я весь отпуск старался не показывать, как до чертиков надоела мне эта псина. Боялся обидеть Рамону. Этот, второй, хоть и походил на того, первого, Гарика как две капли воды, все же отличался весьма мерзким характером. Больше всего мне не нравилась его дурная привычка постоянно ревновать свою хозяйку к ее двуногому кавалеру, а также каждое утро хватать в спальне одеяло и стаскивать его на пол. Если когда-нибудь в будущем Рамона захочет, чтобы у нас была собака, я обязательно настою на девочке.

– Карета подана, сударыня!