Нет, почему. За год.

Тяжело давалось?

Я бы не сказал. Видно, у меня было неприятие школы как социального института.

Родителей это сильно напрягало?

Наверное, сильно. Хотя они старались этого не показывать. Они же видели, сколько я читаю. Так что все равно дураком бы не вырос. Их больше тревожили мои дворовые безобразия.

Но с таким аттестатом непросто получить высшее образование.

Это – факт. И я поступил в Школу-студию МХАТ, постановочный факультет, на вечернее отделение. Правда, не в 17, а в 20 лет.

Добротное обучение?

Не-а. Школа для дураков. Зато на этом вечернем все было наоборот: учились – днем, а вечером работали на сцене МХАТа.

Ну и как в легендарном закулисье?

Тот еще гадюшник. Настоящая «дедовщина». Я имею в виду не актеров, с которыми общались, в общем-то, мало, а рабочий коллектив.

Всем заправляли полуспившиеся деды, которые еще Станиславского видели.

Они распределяли работу между молодыми так, чтобы «закрыть» основные тонкости. Это позволяло им оставаться незаменимыми. И это же делало лично для меня работу неинтересной. Не люблю делать то, что не понимаю. А поскольку высказываться я никогда не стеснялся, то премию – «прогрессивку» – за пару лет трудов увидел лишь раз, и то в урезанном виде.

Чего ж не уходили?

А я и ушел. В слесари. Но для учебы на вечернем требовалось служить в театре. Так что и слесарил во МХАТе.

Стало легче?

Стало иначе.

Вообще же годы были забавные. Но я понял: чтобы все в театре вынести, его нужно любить так, как я все-таки его не любил. Зато посмотрел все, что шло. Эфрос, Любимов. С Калягиным вот в шахматы играл.

– Нынче с Калягиным в шахматы играете?

– Зачем я ему сдался? Он теперь театр получил.

– Значит, театральные новости все же отслеживаете?

– Скорее, нет. Сейчас иной театр, как мне кажется, более примитивный. Сравниваешь с Эфросом, Товстоноговым – и становится неинтересно…

Удалось закончить Школу-студию?

Не удалось. Отчислили за академическую неуспеваемость по предмету «рисунок». Остальные были «четверки», «пятерки», поэтому меня взяли в МГЗПИ. Короче – заочный педагогический. Русская литература. Это было гораздо более «мое». Говорят, неплохо получалось, ученики до сих пор звонят, взрослые уже.

Было интересно?

Очень. Проблемы бывали только с администрацией из-за несоблюдения программы и моей социальной «неформатности».

Диссидент, что ли?

Да не-ет… До диссидента я не дотягивал. Хоть и считал, что каждый порядочный человек в нашей стране должен отсидеть, но сам туда не стремился. Однако все читал. А «голоса» у меня дома с 1968 года слушали. И папа с мамой меня от радио особо не отодвигали. Так вот все и шло потихоньку до 1990 года.

Не спрашиваю про учительскую зарплату…

Да уж. Но в 1990 году уже ходил туда не за зарплатой. А получать удовольствие и доставлять его, по возможности, другим.

А деньги, простите за нескромный вопрос, откуда возникали?

Семья финансово всегда висела на папе. Свои маленькие деньги я просто отдавал маме и больше ни о чем не беспокоился. Папа умер внезапно, в командировке на БАМе. Ему и шестидесяти не было. Я увидел, что мама в растерянности, и понял, что надо зарабатывать самому.

А как – тоже было понятно?

Поначалу – нет. Мысли были либо стандартно-советскими – я даже поступил в аспирантуру и начал писать литературоведческие статьи, либо глупыми: например, была довольно абстрактная идея открыть кафе или пиццерию.

А чем идея плоха?

Жена так взглянула на меня! Она сразу поняла, кто в этой пиццерии будет пахать, а кто – обдумывать. Что касается заработка литературоведением, то за статьи в литературный словарь, сданные в 1988 году, мне выписали гонорар в 1992 году. Я даже не поехал его забирать.

Так на что же жили?

И жили неплохо. Дело в том, что я всю жизнь коллекционировал значки. Попав в финансовую яму, я стал на них зарабатывать, покупать-продавать. Рижский рынок, Измайловский «Вернисаж», Арбат. Конечно, можно было и по башке получить, но деньги пошли. Я враз стал состоятельным человеком. Ходил на рынок за продуктами, угощал маму и жену мороженым в «Баскин Робинc». Это стоило фантастически дорого.

Да, в 1991 году я себе такое буржуинство позволить не мог…

Более того, мы купили в дом стиральную машину «Вятка-автомат», холодильник «Минск» и подержанный телевизор «Рубин» с корейским кинескопом. Я вдруг почувствовал себя настоящим мужчиной. Венцом стала поездка, которую купил для мамы: по Европе, по тем местам, которые она завоевывала. Или отвоевывала?

Одно непонятно, Борис Эрленович. Почему вы сейчас в рекламе, а не в фалеристике или в антикварном бизнесе?

Были проблемы с милицией. Иностранцы не хотели менять доллары по ублюдочному официальному курсу. А за продажу на валюту забирали в отделение.

В кутузку забирали?

А как же! Дважды. Этого хватило для понимания, что курс взят неверный. Да и не стоять же всю жизнь на Арбате?

Ближе к весне 1991 года у меня родился сын. С деньгами было нормально, но не было стабильности. И я решил затеять что-то более основательное, нежели уличная торговля.

Хорошее времечко нашли. Аккурат под путч.

Да уж. Наташка кормила, я ее обманывал, чтобы молоко не пропало, говорил, что еду за значками, а сам ходил к Белому дому. Когда стало ясно, что «наши» победили, проникся необычным чувством: впервые Россия заслужила право стать объединяющим центром. Не оружием, не армией, не как империя, а как очаг свободы. Вот такой я был великовозрастный и наивный…

А в сентябре мои знакомые сказали, что пацаны с биржи, которым чуть за двадцать, торгуют всем, вплоть до пароходов. И пацанам нужна реклама. Я спросил, что это такое, но, поскольку в моем жанре явно