— Заткнитесь, — с отвращением произнес Коттон. — Надо пораскинуть мозгами.
Он прислушался. В загоне все еще колобродили бизоны — хорошо, что на шум не повыскакивали из палаток и автоприцепов аризонские охотники! А еще он прислушался к писунам: они жаловались, что транзисторы включить нельзя, что сил нет, ну никаких, и что с самого начала ясно было — только психи могут за такое дело взяться. Судя по всему, писуны опять были готовы расклеиться. Дурацкий повод всегда найдется: то птица из кустов вылетит, то полицейская машина из-за угла выскочит, то бензин кончится, а теперь вот их согнали с забора несколько эмоционально неуравновешенных бизонов. Были бы писуны нормальными американскими мальчишками, которые любят кукурузные хлопья и брызгаются дезодорантом, Коттон бы их живо привел в чувство — да они не такие. Они мысленно все еще там, на заборе, шляпами размахивают. А озверевшие бизоны все еще кидаются на них. Нужен был план, и поскорее. Но сперва стоило применить испытанное средство.
— А ну, пальчик за пальчик, — сказал Коттон. — Живо!
Они заколебались.
— Ну, живо же! — настаивал на своем Коттон.
Он прислонился к столбу, вытянул руки, а они медленно, неуверенно приблизились к нему, образовали магическое кольцо и замкнули круг, опустив головы.
Закрыли глаза.
Обнявшись, нежно потыкались друг в друга носами, пальцами коснулись лиц.
Прошла минута, другая. Глухие, немые, слепые, но объединенные надеждой и страхом, укутанные в теплый мех человечности, они стерегли то, что создали вместе за это лето.
И средство снова сработало. Даже подступить к ним волчья стая не посмела!
Коттон открыл глаза.
— Вот что, парни, — сказал он, — попробуем по новой.
Кольцо разомкнулось — как им хотелось, чтобы оно помогло!
— А почему бы и нет? Сейчас почти утро, и без машины мы все равно попадемся. В тот раз ведь все почти получилось — хотите верьте, хотите нет. Когда я открыл ворота, три бизона проскочили в другой отсек, но потрясены они были не меньше нашего и вернулись назад. От нас требуется одно: без шума поднять все стадо, чтобы оно бросилось бежать и уже не останавливалось. И я знаю, как этого добиться.
Вот что они сделают, объяснил Коттон: кто-то встанет на пост у ворот № 1, кто-то — у ворот № 2. Ворота № 3, ведущие наружу, останутся открытыми. Когда стадо минует ворота № 1 и № 2, те двое спрыгнут вниз и закроют их, чтобы ни один бизон не повернул назад. Тогда стадо в суматохе конечно же двинется в единственно возможном направлении — к последним воротам.
— Кто будет дежурить у ворот? — перебил Коттона Гуденау.
— Я и Тефт.
— Нет, это нечестно, — опять вспомнил о справедливости Гуденау. — Дежурить будем мы с Шеккером. А то от нас никакой пользы. Меня просто стошнило, а из-за Шеккера мы сунулись в закусочную в Флагстаффе. Теперь наша очередь сделать что-нибудь стоящее.
Обеими руками вонзив себе в грудь воображаемый кинжал, Шеккер изрек:
— Сражен наповал!
Коттон побарабанил пальцами по каске.
— Ладно, поступайте как знаете. Вот как мы спугнем бизонов. Опять влезем вчетвером на стену, все вместе, как в тот раз, только теперь будем светить в них фонариками, а еще — пошвыряем в них шляпы и транзисторы. И тогда они рванут, вот увидите.
— А транзисторы зачем? — забеспокоились остальные. — С какой стати ими бросаться?
— А что же еще бросать? — голос Коттона зазвучал жестче. — Мы все сознаем, что это не детские игры. Это наш последний шанс испытать себя. Понять, чего же мы добились за лето. Так давайте проверим! Гуденау и Шеккер, отдайте нам ваши транзисторы и шляпы, и вперед. Когда мы зажжем фонарики, вы приступите к делу. А пока мы здесь подождем, чтобы вы успели залезть на клетку и приготовиться. Вот так-то, парни. Счастливо вам. И нам.
Шеккер и Гуденау сдали свои фонарики, транзисторы, индейскую повязку и кепочку для гольфа и в задумчивости двинулись вдоль ограды. Коттон заставил свою тройку — Тефта и братьев Лалли — разложить все по карманам, чтобы удобно было бросать сначала фонарики, потом транзисторы, потом шляпы. По его сигналу, сказал Коттон, забираемся на ограду, примерно до третьей перекладины, одной рукой держимся, другой бросаем. И все будет нормально, заключил он, все будет как надо.
Они ждали. По ту сторону ограды фыркали, топтались и тоже ждали бизоны. Коттон отмерял время по бегу низких облаков, то застилавших, то открывавших слабо мерцающую звездочку.
Их презирали — они презирали в ответ. Их отвергли — они объединились. Они не звонили домой, преодолев себя. Они привыкли называть друг друга по фамилиям.
Не будучи прирожденным вожаком, Коттон завоевал себе авторитет игрой в «настоящего мужчину» — бритьем, курением, бутылочкой виски и армейской бляхой — и теперь держался за свой авторитет зубами и когтями. Если надо было вступить в драку с чужаком, он не уклонялся и, хотя бывал бит мальчишками постарше, переносил свои синяки со стоицизмом краснокожего. У себя в отряде он был и другом, и вожатым, и служакой-сержантом: то по-отечески увещевал свою команду, то поднимал ее на смех. Чудаки и недоделки, по-коровьи сидящие в седле, загоняющие пули в молоко, попусту машущие бейсбольной битой, писуны к концу первого месяца в лагере, то есть на середине срока, в некотором смысле преодолели невротический пик. Ночная поездка в кино позволила им сбросить напряжение и почувствовать себя много увереннее. А предпринятый ими второй набег, удививший весь лагерь, заставил их уважать.
Набег был задуман Коттоном и превосходно осуществлен. Поздно ночью они открыли ворота корраля, лошадей отвели в сосны, а сами побежали в лагерь с криками: «Лошади сорвались! Лошади сорвались!» Повсюду зажегся свет, мальчишки и вожатые, чертыхаясь, выскочили на улицу и рассыпались по лагерю в поисках лошадей, пока те не ускакали в Калифорнию. Поскольку лошади уже один раз убегали, когда кто-то неплотно закрыл ворота корраля, никто ничего не заподозрил. Держась поближе друг к другу, писуны вернулись в опустевший лагерь. Из брошенных без присмотра домиков они одну за другой вытащили головы бизона, пумы, медведя, рыси и антилопы и разложили их в ряд на площадке. Тефт привнес в их торжество мрачноватый элемент. Велев им минутку обождать, он сбегал в тир, принес винтовку с патронами и, встав перед рядом голов, засадил в каждую по пуле, пробив дырку между глаз. После этого писуны сразу разбежались и, смешавшись с другими мальчишками в сосняке, рыскали вместе со всеми, пока поиски не завершились и лошадей не загнали в корраль.
Обнаружив, что стряслось в их отсутствие, мальчишки во второй раз повыскакивали из своих домиков. Апачи, сиу, команчи, шайены, навахо — все пришли в бешенство. Это, конечно, была работа писунов. Они разве могут не сподличать? Послышались призывы к мести, кто-то предложил запереть негодяев до утра в отхожее место. Так им, вонючкам, и надо. Нечего жулить. Но начальник лагеря осадил разъяренную толпу, а обвиняемых отвел в столовую и там учинил им допрос. Они ни в чем не признались. Сидели, набычившись, и помалкивали. Коттон насупился. Шеккер грыз ногти. Тефт ухмылялся. Гуденау вертелся. Лалли-1 сжимал кулаки. А Лалли-2 держал во рту палец.
Под конец начальник лагеря не выдержал и сказал им, что их лечить надо. Им место не здесь, а он сам не знает где — только не в летнем лагере для нормальных мальчиков, у которых в здоровом теле здоровый дух. Он бы их выгнал на все четыре стороны, но остался всего месяц и не хочется огорчать их родителей, которые заслуживают отдыха и уж конечно рады были сбыть их с рук. Поэтому пусть остаются, но при одном условии. Еще один такой хулиганский выверт, и он сажает их на ближайший самолет до Финикса. Что потрясло весь лагерь, так это простреленные головы. Была в этом какая-то ненормальность, сознательная враждебность. Такой поступок, перешептывались между собой старшие вожатые, свидетельство параноидального развития личности. По-прежнему презираемые, даже ненавидимые другими мальчишками, психи из отряда Коттона избавились, однако, от издевательств и насмешек. Их побаивались, хотя вслух в этом не признавались: почем знать, как они еще могут насолить. С ними не угадаешь.
На этом набеги прекратились. Они перестали быть игрой. Приобрели новый смысл. На оружейный
