- 1
- 2
А. Якубовский
Ветер
Охота — превосходное занятие.
Трудно и приятно перехитрить и выследить зверя, трудно и приятно подстрелить стремительно уносящуюся птицу.
Но есть в охоте и тяжелое, горькое, мрачное…
Это мне открылось как-то сразу, в один день. А все ветер.
Вечером он дул с северо-запада и пригнал низкие тучи. И я не видел заката, не видел вечерних звезд.
…Ночью ветер стих. Помнится, мне все не хватало во сне его шороха. И проснулся не в шесть утра, как было нужно, а в четыре. И потому уехал охотиться на ранней электричке.
Но с рассветом ветер разбушевался над полями.
Из низких туч он вытряхивал снежную крупу, тяжелую, как дробь, подхватывал ее, швырял с размаху большими горстями.
Ветер-то и загнал меня в этот лог: я был так крепко исхлестан, что мне расхотелось охотиться.
Я остановился на травянистой кромке. «Ладно, перейду и этот лог — и сразу обратно, — решил я. — С меня хватит».
В самом деле, все это утро в поисках зайцев я бродил снежными полями. Я устал, замерз. Зайцы же словно провалились. И больше всего мне хотелось вернуться на станцию и ждать обратного поезда, попивая горячий чай в буфете. Но возвращаться без выстрела было как-то жаль: всю неделю я готовился к этой поездке, ждал, надеялся, мечтал, и вот…
«Может быть, повернуть сейчас же?…»
— О, черт!
За меня решил ветер, визгнув, он сильно толкнул в спину. Я выкрикнул свое «О, черт!», лыжи скользнули по заледеневшей траве, навстречу кинулись, норовя ударить и повалить, бело-черные березы, зеленые осины. Но я присел и, склоняясь то влево, то вправо, стремительно пронесся мимо нечастых деревьев.
И не расшибся, нет, только увяз в снегу на дне лога. Упал, конечно.
Поднимаясь, увидел — совсем рядом, у черного кряжистого черемушника, вспыхнуло пламя. Оно скользнуло завораживающе ярко и покатилось по плотному, здесь улежавшемуся снегу.
Лиса?… Э-эх!..
Я рванул из-за плеча двустволку и сбил шапку с головы. Двинув предохранитель, приложился.
Целясь, я видел расплывшийся шарик мушки, приклеившийся к красному, убегающему. Ветер бросил мне волосы прямо в глаза.
«Только бы попасть», — взмолился я охотничьему богу, и ружье ударило дважды:
— Гук! Гук!
Защелкала, срезая серые прутья, картечь Лиса вместе с эхом выстрелов исчезла за кустами. А передо мной был взрытый снег, исчирканный картечью, запятнанный похожими на цветы мелкой гвоздички каплями крови.
Попал!.. Ранена!..
Я бросился следом.
Сгоряча лиса пошла бойко, и я не надеялся выследить ее. Меня гнал азарт.
Но через сотню метров за лисой потянулась цепь неуверенных следов. «Найду», — решил я, и с этим решением между мной и лисой возникла странная связь.
Теперь мы связаны ее следами, связаны крепче крепкого. Пока я вижу следы, я не могу уйти, не могу бросить поиски: хороший охотник не бросает подранков.
Он ищет их, добивает, чтобы не мучились.
Вот почему я иду логом.
По дну его, слева от меня, тянется густая черно-серо-зеленая поросль тальника, черемухи, калины и прочей древесной мелочи. Той, что всегда растет на дне таких вот распахнутых логов да еще на опушках леса.
Поросль то вспухает, сужаясь, то редеет и тогда как бы разливается. И в таких местах из снега обязательно торчат поникшие желтые метелки великорослых трав.
Справа от меня, вверх по крутому склону, скупо растут березы и осины. В их голых макушках посвистывает ветер, качая гнезда сорок и ворон, сложенные в развилках из веток. Кое-где судорожно дергаются, будто еще живые, цепкие оставшиеся листики.
Со всем этим — кустами, листиками, травами — лог уходит в мутную, всепоглощающую даль и там, не очень далеко отсюда, вливается в снежное небо.
Туда же уходят лисьи следы. И если бы кто-нибудь посмотрел мне вслед, то увидел, что даль поглощает и меня. А умей прочитать мысли, он обнаружил бы глупое опасение, что лиса взбежит на тучи и я войду следом за ней. И мы не вернемся на землю. Никогда.
А след ведет и ведет…
Красные бусинки исчезли. Почему бы это? Легкая рана? И кровь перестала течь? А вот здесь след поднялся по склону лога, ушел в поле.
Сняв лыжи, я тоже взбираюсь наверх. Лезу. Упав два-три раза, я поднялся и вышел на поле, к ветру.
Но здесь след теряется среди старых и загрубевших от морозов лисьих и заячьих следов. К тому же все они ровно, под край, засыпаны снежной крупой. Так и белеют повсюду среди давнего серого снега.
А где свежие следы? Я ищу их очень долго, прихожу в отчаянье, ворчу о чертях и ангелах.
На небо ее взяли, что ли?
И вдруг нахожу посреди серых былинок полыни. Найдя, понимаю, почему не видно следов: лапа зверя вывернула чистый снег из-под грязноватой загрубевшей поверхности и свежие следы стали под цвет снежной крупы, лежащей во всех неровностях старого снега.
Но раз увидев следы, я видел их повсюду, а если и терял, то быстро и просто находил. Так: приседал на корточки, заслонял варежкой мутный свет и видел их снова.
Но как далеко могла забежать раненая лиса?
Ветер стих, крупа перестала сыпаться. И сразу же в серой дали всплыл и замаячил стог. Знакомый.
Этот стог я приметил еще в осенние охоты. Сметан он был ловко и ровно, цвет тогда имел охристо- желтый, был заботливо огорожен осиновыми жердями.
Даже и воротца были на веревочных петлях, чтобы лоси не тревожили.
Я полюбил этот стог. Под ним приятно дремалось в полдень. Особенно если развести костерок и кипятить чай в котелке. Или варить гречневую кашу из концентрата.
Сейчас же стог темный, поседевший от снежной крупы. Но еще бодрится в тяжелой, сдвинутой набекрень снежной шапке. Хотя и покосился немного.
Осиновые жерди все упали. Они торчат из снега, их горькую, вялую кору изглодали зайцы, те самые, которых я не нашел сегодня.
Брошен стог… Колхозникам, наверное, было недосуг увезти его сено.
Или они хотят взять его ближе к весне? И потому стог и темнеет в упрямом ожидании.
К нему-то и привела меня цепочка лисьих следов. Чем стог манил лису? Что искала она здесь? Покоя? Спасения?…
Или, охотясь, как и я, в здешних местах, она узнала его и прибегала к стогу отдохнуть? Лежала около в надерганном и брошенном мною сене.
Нельзя упустить ее и на этот раз.
- 1
- 2
