приходится искать компромисса с ними. В заключение я прибавил: - Владимир Ильич, верите ли вы мне? Я пришел к заключению, что единственная возможность урегулировать этот вопрос состоит в том, чтоб создать концессионные общества совместными силами Советского государства и иностранного капитала. Таким путем удастся пройти между советской Сциллой и капиталистической Харибдой. Эта идея пришла мне в голову, когда я уже находился на обратном пути из Англии в Москву; она ни в каком случае не внушена мне коварным Альбионом, как хитрый замысел для разрушения Советского государства. - В Архангельске, - говорил я, - лежат большие количества пиленого леса, которые в свое время были запроданы Англии русскими лесопромышленниками; деньги под этот лес уже были получены. Но заводы в архангельском районе перестали работать, так как заводчики бежали за границу, старые запасы заполняют все склады, - и вообще в этом хозяйстве Севера царит разруха. Необходимо прийти к соглашению с англичанами, чтоб сдвинуть это дело с мертвой точки. Без такого соглашения мы рискуем тем, что лишь только мы начнем вывозить запасы леса, его прежние владельцы (англичане или русские) наложат на него за границей арест и будут создавать нам большие трудности. Концессионные общества, по моему предложению, должны были создаваться, как акционерные компании, в которых 50% акций принадлежало бы заграничному капиталу и 50% советскому правительству. Назначая своих представителей в эти общества, советская власть могла делегировать и представителей профессиональных союзов, чтоб интересы занятых в этих концессионных предприятиях рабочих были обеспечены. Ленин отнесся положительно к идее таких концессионных обществ; он хотел, однако, избежать таких шагов, которые могли бы создать за границей впечатление о слабости советской власти, о ее вынужденных, якобы, уступках и т. д. Но основной принцип был им одобрен. * * * По долгу моей службы, в качестве директора-распорядителя лесной промышленности, мне пришлось быть свидетелем дипломатических переговоров между Советской Россией и ее соседями. По мирному договору, подписанному 12 июня 1920 года с Латвией, Советская Россия обязалась предоставить ей в виде концессии 100.000 десятин леса. Помню, как в 12 часов ночи меня вызвал к себе Чичерин и спросил, как составить редакцию этого параграфа мирного договора, чтобы избежать положения, при котором другое суверенное государство могло бы распоряжаться внутри Советской России. Я созвал совещание с участием Кутлера, бывшего министра финансов царского режима, профессора международного права Таля и одного из старых чиновников лесного департамента министерства земледелия, Маркова, - и соответствующая редакция была выработана. Мы знали, что само латвийское правительство вряд ли станет эксплоатировать эти леса, но мы опасались, что Латвия столкуется с какой-либо иностранной группой, которая захочет конкурировать с Союзом в деле эксплоатации этих лесов. Так оно и случилось. Через три года Латвия сговорилась со шведскими лесопромышленниками и стала настаивать на выполнении условий договора. Советское правительство тогда предложило эти сто тысяч десятин леса в различных областях страны и в неодинаковых расстояниях от границы; таким образом, солидная предпринимательская группа была лишена возможности использовать эту концессию. Ссылка в этом случае была на мотивы стратегического характера и безопасности страны. Что касается Польши и ее границы с Россией, установленной в результате Рижского мирного договора 1921 г., я хотел бы отметить следующее. Судьба части Волыни, отошедшей к Польше по этому договору, решалась не по этнографическим или другим подобным принципам, принимаемым в соображение в таких случаях, а по мотивам иного, своеобразного свойства. Все крупные латифундии польской влиятельной аристократии были сосредоточены именно в польско-русской пограничной полосе. Аристократия эта была в родственных связях со многими царствующими домами Европы, даже с русской царской семьей, и влияние всех дипломатов мира - в том числе и Ватикана - было пущено в ход для того, чтобы все эти огромные угодья перешли к Польше и тем избегли национализации. Помню, как во время нашего пребывания в Лондоне и Берлине, приемная Красина бывала полна высокопоставленных ходатаев всякого рода. Эти люди обещали советской власти признание, свое воздействие в пользу Советской России в вопросе об аннулировании долгов и т. д., - лишь бы советское правительство не упорствовало и пошло на уступки, в желательном им направлении, в вопросе о проведении русско-польской границы. Все прошения и документы - так как большинство угодий были в лесной полосе - попадали ко мне. Здесь красовались имеена цвета польской и мировой аристократии, включая даже и имя великого князя Николая Николаевича, так как и его имение «Борисово» находилось вблизи той же границы. Правда, в связи с успешным наступлением Красной Армии, многие владельцы латифундий поспешили продать часть своих лесных угодий промышленникам, но и последние были, в свою очередь, заинтересованы в том, чтобы эти леса оказались в Польше. Как это ни покажется странным, наряду с аристократами и промышленниками, вопросом о границах живо интересовалась другая, социально совершенно противоположная группа: это были еврейские круги, главным образом, ортодоксальные. Они все были убеждены, что только отход этой части территории к Польше спасет колыбель культуры русского еврейства. Такие места, как Словуты, где печаталось знаменитое издание талмуда (за которое многие славные представители еврейства подверглись всяческим гонениям и даже физическим наказаниям), как Кирец, прославленный известной династией раввинов, Пинск и другие - в глазах ортодоксального еврейства были символами расцвета еврейской мысли. Эти круги, через влиятельных раввинов, обращались и ко мне с просьбой помочь в этом Деле, то есть не особенно настаивать на том, чтобы территории эти остались в руках Советской России. Они считали, что русское еврейство обречено на духовное и физическое вымирание, что будет спасено только то, что отойдет к Польше. Конечно, они это делали без ведома русского еврейства, а польское правительство всячески старалось использовать такие настроения. Как смешно и странно было мне - живому свидетелю всего этого - читать во враждебной антиеврейской прессе, что советский режим - это господство и «засилие» еврейства!.. Увы, теперь мы видим, как горько и жестоко посмеялась историческая действительность над всем этим. Спаслась от мук и гибели именно та часть еврейства, которая осталась на территории России и которая двадцать лет тому назад казалась, якобы, обреченной… Утверждение, что эмансипация еврейства прямо пропорциональна его ассимиляции, в полной мере оправдало себя. Еврейство в России показало свою гражданскую жизненность и свою приспособляемость к тем новым и трудным условиям, в которых очутились все народности России, - и ныне взоры многих евреев устремлены с надеждой на Советскую Россию в ожидании помощи тем несчастным, которые очутились под властью беспощадного поработителя народов Европы. Быть может, и нынешняя непримиримость Польши в вопросе о будущих границах тоже объясняется причинами классовых интересов, так как для волынских и белорусских помещиков мало что изменилось с 1921 г. Впрочем, в описываемый мною период, 23 года тому назад, положение России было весьма тяжелое, и власть шла на уступки ради «передышки»...

В начале 1921 года решено было, что за границу поедет делегация для переговоров о продаже советского леса. Раньше всего я был отправлен в Берлин. Моя поездка в Берлин оказалась в то время почти сенсацией для германских хозяйственных кругов. Весь мир пристально вглядывался тогда в реформированную ленинским НЭП'ом Советскую Россию. Только что были уведены иностранные войска с советской территории, и все - и политические, и хозяйственные деятелли - стояли перед вопросом, удастся ли наладить нормальные отношения с Советской страной, возможно ли мирное органическое сожительство с нею. Моя поездка была своего рода пробой и для нас и для них. Когда я приехал в Берлин, тогдашний некоронованный король германской промышленности, Гуго Стиннес, заказал мне комнаты в одной из самых роскошных гостиниц Берлина - в «Эспланаде». Оказалось, что тридцать пять других комнат в том же отеле были сняты лесопромышленниками, съехавшимися к моему приезду со всех концов Европы. Были здесь и англичане, и бельгийцы, и, конечно, немцы, которые явились в качестве покупателей, интересующихся советским лесом. Приехали также норвежцы и шведы, которые, не нуждаясь в чужом лесе, но, опасаясь конкуренции, хотели выяснить, грозит ли им чем-нибудь выступление на рынок России, бывшей в прошлом одним из крупнейших экспортеров леса. Все зондировали почву, старались ориентироваться в положении, и даже люди, не предполагавшие еще вести с нами какие-либо дела, пытались определить, можно ли воздействовать на своих скандинавских поставщиков угрозой «сделок с Советами». В прессе шла горячая полемика. Против нас выступали, с одной стороны, те политические течения в разных европейских странах, которые по-прежнему полагали, что никакой торговли и вообще никакого контакта с Советской Россией быть не может; их поддерживали, открыто или тайно, скандинавские конкуренты России, предсказывавшие, что