Липман, воспользовавшись наступившим молчанием, пригласил гостя в столовую, в которой на два прибора был сервирован холодный ужин, состоявший из жареной индейки, большого куска ростбифа, ветчины, нескольких сортов колбасы, коробок с омарами, компота и множества разнокалиберных бутылок с винами, коньяком и настоящей русской водкой.

Оба с большим аппетитом принялись за ужин, беседуя о всяких посторонних предметах, преимущественно на политические злобы дня.

Гость с беззастенчивой жадностью поедал все, что попадало в поле его зрения. Куски индейки и ростбифа он, не довольствуясь ножом и вилкой, поспешно разрывал руками и без стеснения облизывал пальцы. Напиткам и особенно коньяку и водке он тоже уделил немалое внимание. К удивлению хозяина, от обильного ужина ничего не осталось.

Перейдя снова в кабинет, за чашками вскипяченного на спиртовке русского чая с коньяком, ликерами и вареньем, беседа на основную тему возобновилась особенно оживленно.

– Вы, Липман, конечно, хорошо знаете о тех событиях, которые порождены были выступлением Сына Марии. На них останавливаться не будем, но упомянуть о них необходимо, потому что этот обманщик стал поворотным пунктом всей дальнейшей мировой истории и надо же сознаться, что даже больше того, он стал центральной всезаполняющей фигурой этой истории, ибо Его значение и влияние на все культурное человечество в течение почти двух тысячелетий было подавляюще-могущественным. Как это могло случиться? Ученики Распятого, после Его позорной смерти обошли весь тогдашний древний мир с вдохновенной проповедью об Его изумительных чудесах, о Его учении и праведной жизни, о Его убиении, воскресении и вознесении на небо. Многие из народа нашего соблазнились и уверовали в Распятого, как в Единородного Сына Богова, равного Отцу, грядущего во второй раз на землю на облацех небесных, с силою и славою великими судить всех живых и мертвых, которых Он обещал воскресить.

Дикис скептически усмехнулся.

– Эта зараза охватила не только часть нашего народа и мир язычников, которые толпами повалили к ученикам Галилеянина креститься во имя Отца и Сына и Святаго Духа, но что всего горестнее – отторгла в свою ересь и многих видных иудеев, даже таких богатых и влиятельных членов синедриона, как Никодим и Иосиф из Аримофеи. Савл из Тарса, любимый ученик знаменитого Гамалиила, в начале яростный гонитель последователей Назарянина, потом стал апостолом Павлом, ревностнейшим и неутомимейшим проповедником Божественности Распятого. Сам дотоле высокочтимый, мудрый Гамалиил – столп и украшение фарисейства, гордость синедриона, вместе со своим юным сыном отпал от веры отцов наших и сделался исповедником Иисуса. Вся многовековая, тяжкая и умная работа наших равви находилась накануне полного крушения. Фарисейский корабль трещал по все швам, рвались паруса и снасти. Волны, готовые поглотить его, бросали из стороны в сторону. В синедрионе, прежде столь единодушном, состоявшем сплошь из фарисеев, если не считать ничтожной примеси статистов-саддукеев, первое время царили смятение и растерянность, переходившие в разногласия, раздоры и ужас. Почва так грозно колебалась, что, казалось, вот-вот разверзнется пасть земли и смелет в своих челюстях и синедрион, и все дело фарисейское, и все великое будущее Израиля. Распятый после Своей смерти с потрясающей силой мстил за Себя. Теперь Он для общееврейского дела стал грознее и страшнее, чем был при жизни. И, несомненно, дело Израиля безвозвратно на веки погибло бы, если бы своевременно к нему на помощь ни пришла иная сила. Она, эта сила, вдунула дыхание жизни в омертвевшие ноздри отцов наших, влила новую, горячую кровь и сверхчеловеческую энергию в уже переставшие биться сердца их и в доказательство жизненности и правоты их великого замысла, точно в огромном зеркале, показала отдаленную, по великолепию, блеску и славе превосходящую всякое вероятие и всякую необузданную фантазию, судьбу нашего царственного племени. Эта благодетельная сила звала, ободряла и двигала отцов наших на беспощадную, смертельную борьбу всеми средствами и всеми мерами с последователями Распятого, обещая свою постоянную, могущественную помощь.

Отцы наши без колебаний и без оглядок снова пошли, руководимые этой силой. И вот почти две тысячи лет мы идем, как победоносная рать, которая не взирает на жертвы, не считает потерь, а только пополняет и смыкает свои бестрепетные ряды и как всесокрушающий таран, ломает все препятствия и преграды на долгом, победном пути своем. Мы решительно и бесповоротно порвали с Богом, ничего общего не хотим иметь с Ним, кроме наших длинных счетов, которые в свои времена и сроки предъявим Ему с требованием расплаты и с наросшими процентами. И этот час близок. Он будет, будет. – Мэтр с неожиданным ожесточением угрожающе помахал над своей головой кулаком. Он тяжело сопел; ноздри его раздувались; на губах показалась пена. – О-о-о, будет, будет!

Липман вдруг, точно волчок, запушенный невидимой рукой, смешно подпрыгнул, потом закружился по комнате и, наконец, с выпученными глазами, с видом барана, наткнувшегося на непреодолимое препятствие, остановился, как вкопанный, перед своим гостем.

– Скажите, мэтр, – придушенным голосом прохрипел он, – какая же это сила, которой и вы, и я, и все правоверные евреи служим?

Дикис с удовлетворенным выражением на гадко и гнусно ухмыляющемся лице, следивший за всеми движениями своего ученика, спокойно ответил:

– Не горячитесь, Липман, потерпите немножечко.

– Мэтр, – умоляюще уговаривал тот, – но довольно уже играть в прятки. Назовите мне эту силу сейчас. Я хочу знать…

– Говорю вам, потерпите немножечко…

– А кто же этот… Распятый?

– Об этом я вам сейчас доложу… насмешливо осклабившись и показывая из-за толстых губ сплошь золотые зубы, промолвил он.

Но, опустив свою огромную, плешивую голову и посасывая из драгоценного, темно-зеленого мундштука свою вечно потухавшую сигару, мэтр, точно испытывая терпение своего ученика, молчал.

Липман страшно нервничал.

– Распятый… Распятый… – Дикис поднял свое уродливое, искаженное сатанинской усмешкой лицо на Липмана и нарочито вяло, небрежно проговорил: – ну, этот самый… как Его?… Ну, Липман, как Его называют христиане?… Вы же сами знаете…

Лицо ученика на глазах учителя пожелтело, как лимон.

– Бохх…, – с ужасом вращая выпятившимися, как у лягушки глазами, едва слышно, трепетными губами, вымолвил он и, ударив себя ладонями по ляжкам, присел чуть ли не до пола.

– Ну, да… А кто бы вы думали?! Единородный Сын Богов, Второе лицо Святой Троицы… – с той же спокойной сатанинской усмешкой пояснил Дикис.

– Как? – не будучи в силах скрыть своего страшного волнения, но все еще с недоверием вскричал Липман, – Он – Второе лицо?… Единородный Сын Божий?…

– Не делайте шум, Липман! – строго запретил мэтр.

– Простите, простите, мэтр – зашептал ученик. -Но это такое… такое… от чего можно и голову потерять и… с ума сойти…

Он весь вспотел и провел рукой по мокрым волосам.

– Вы спрашиваете: как? Да так же, действительно, так… – с прежней усмешкой, по-прежнему уверенно и спокойно, точно речь касалась самых обыденных вещей, подтвердил Дикис. – Слушайте, Липман, ну как же может быть иначе, чем я сказал? Согласно древнейшим пророчествам, Он рожден в Вифлееме, городе Давидовом, от действительно непорочной Девы Марии, происходящей от колена царя Давида, вырос в Назарете Галилейском, вел совершенно безгрешную жизнь, 30-ти лет вышел на проповедь, совершил все те чудеса, которые описаны в Евангелиях и еще значительно больше чудес, тысячи чудес, о которых в этой книге не упоминается. Все древние пророческие писания от Моисея и царя Давиде до Исайи, Даниила и Малахии с буквальной точностью сошлись на Нем Одном. Действительно, еще при жизни Своей Он грозно потряс и чуть совсем не погубил многовековую работу наших предшественников, за это был гоним ими, взят и распят при римском прокураторе Понтии Пилате, умер, ожил и вознесся на небо.

Липман с открытым ртом, закрывая ладонями уши, с выражением мистического ужаса на лице