возникал электрический ток. На той высоте, на которой находился наш корабль, солнце давало каждую минуту на каждый квадратный метр обращенной к нему поверхности диска тепловой энергии около двух лошадиных сил, или полутора киловатт.

Считая, что двадцать пять процентов этой теплоты терялось через лучеиспускание в холодное пространство, тысяча квадратных метров диска вырабатывала ежеминутно около тысячи двухсот киловатт электрической энергии.

Электрической энергии, получаемой от диска, было достаточно не только для работы турбокомпрессора, обогревания корабля, работы различных приборов и подсобных машин, но ее оставался еще значительный излишек, который собирался в легких, небольших, но мощных аккумуляторах особой конструкции.

Когда в суточном своем вращении Земля закрывала Солнце и диск прекращал вырабатывать энергию, аккумуляторы отдавали машинам и приборам накопленную за день электроэнергию и корабль продолжал нестись с прежней скоростью в безграничном пространстве.

Еще в начале двадцатого века австрийский ученый Улинский выступил со своим проектом такого термоэлектрического стратокорабля. Он всюду пропагандировал его, но успеха не имел. Капиталистический мир вступал тогда в полосу войн, революций, неслыханного кризиса. Капиталистам было не до корабля Улинского. Только в СССР, где в это время академик Иоффе развил широкую пропаганду термоэлектрического процесса, живо заинтересовались проектом Улинского. Однако вплотную к его реализации тоже подойти не могли, так как многие детали проекта были еще недостаточно глубоко разработаны.

Проблема реактивного движения не была еще вполне изучена, коэффициент полезного действия известных тогда термопар был слишком еще низок.

Но могучий расцвет науки и техники в Советском Союзе за последние два десятилетия позволил добиться решения и проблемы термоэлектрического стратоплавания.

Над необъятными, широко раздвинувшимися просторами Союза Советских Социалистических Республик регулярными рейсами уже несколько лет совершали полеты корабли Улинского.

В салоне второго этажа несколько человек сгруппировались вокруг одного из экранов телевизора. На большой матово-серебристой его поверхности проносились картины земных пейзажей, над которыми пролетал корабль.

На экране появились горные отроги в складках и морщинах ущелий, долин, перевалов.

— Урал! — произнес седой человек, высокий, широкоплечий, с розовым, свежим лицом. — А вот и Свердловск.

На экране, появляясь и исчезая среди невысоких гор и увалов, быстро приближалась и вырастала масса светлых зданий, то высоких и стройных, как башни, то распластавшихся по земле с отдельными выступами кверху. Они сверкали на солнце миллионами своих стекол, как алмазная россыпь, прорывались из бурно затоплявшего их моря зелени.

Свердловск в эту эпоху сделался крупнейшим индустриальным центром и узловым пунктом на мировых путях сообщения. Его вокзалы являлись местом скрещения важнейших земных, воздушных и стратосферных магистралей земного шара.

Его огромное значение объяснялось главным образом непосредственной близостью к ценнейшим, основным источникам сырья, которое перерабатывали его производственные установки.

Над городом стаями носились, взлетали, садились, как рой серебристых жучков, геликоптеры, автожиры, мотопланы и другие летательные снаряды самых разнообразных конструкций. Они садились на газон площадей, на широкие балконы и на зеленые крыши зданий.

Корабль стремительно мчался вперед. Город как будто подкатывался под него.

— Я не узнаю города! — воскликнул один из пассажиров, молодой человек, маленький, тощий, с огромной совершенно лысой головой.

— Куда девались его фотокрыши? Вы позвольте замедлить телевизор? — обратился он к остальным пассажирам.

— Пожалуйста, — ответил седой пассажир — Но что вас здесь поразило?

Большеголовый молодой человек подошел к экрану и повернул черную ручку регулятора на несколько делений назад.

Уральские горные пейзажи, быстро проносившиеся на экране, пошли в обратном направлении, и через несколько секунд появился вновь Свердловск. Человек откинул кверху небольшую блестящую ручку, и изображение города застыло на экране.

— Как странно! — проговорил молодой человек. — Еще так недавно, всего лишь год-полтора назад, здесь все крыши зданий были голы и пустынны. А теперь — смотрите!

Плоские крыши были сплошь покрыты цветниками и ярко-изумрудными газонами. Стаи геликоптеров и автожиров взлетали и садились на них в точно очерченные клетки. Маленькие человеческие фигурки привычно и уверенно двигались между ними.

— Разве вы не слыхали, что Высшая комиссия по здравоохранению и Высшая комиссия аэронавтики оказались победителями в споре с Высшей комиссией по энергетике?

Этот вопрос задал сидевший в углу в покойном, из упругой сетки, кресле человек средних лет с фигурой и мощной шеей атлета и живыми, блестящими глазами на бритом худощавом лице. Все повернулись к нему.

— Хотя, в сущности, — засмеялся он, — комиссия по энергетике оказалась побежденной в этом вопросе только потому, что вышла победительницей в другом…

— Простите, — сказал высокий седой человек, — я не совсем понимаю, что вы хотите сказать… Я художник Глебов, может быть, вам пришлось слышать эту фамилию?…

— Как же, как же, — перебил его человек в кресле, — ну как не слышать! Я часто наслаждаюсь вашими чудесными произведениями. Очень рад лично познакомиться с вами — лично, а не только через телевизоры… Моя фамилия Фирмен, я фотоэлектрик, директор Центрального гелиоинститута в Ташкенте…

— А, это прекрасно! — вмешался большеголовый молодой человек. — Тогда именно вы сможете объяснить нам свердловскую метаморфозу.

— Очень охотно! До Владивостока еще времени хватит. Как вам известно, последние лет двадцать в большинстве городов нашей страны все крыши зданий — жилых домов, производственных установок — были превращены в фотоэлектрические станции, перерабатывающие солнечный свет в электрическую энергию…

— Еще раз простите, но я должен прервать вас… Мои семьдесят лет объяснят вам мое невежество. К сожалению, в мои юношеские годы, годы моего учения, еще не было того политехницизма, который привит и действует уже сорок — пятьдесят лет. Поэтому я был бы очень вам благодарен, если бы вы, хоть кратко, объяснили мне, в чем сущность этого фотоэлектрического процесса.

— Пожалуйста, это нетрудно сделать в двух словах. Фотоэлемент дает возможность преобразовать лучистую, световую солнечную энергию непосредственно в электрическую. В самом простом виде твердый фотоэлемент представляет собой либо медную пластинку, покрытую слоем закиси меди, либо железный лист, покрытый слоем селена. Закись меди или селен, в свою очередь, покрыты тонким полупрозрачным или сетчатым слоем металла. Свет через этот верхний электрод срывает и гонит поток электронов из закиси меди или селена в металл. При этом возникает электродвижущая сила, а в замкнутой цепи — электрический ток.

Это явление было известно очень давно. Однако коэффициент полезного действия фотоэлемента был ничтожно мал — миллионные или, в лучшем случае, тысячные доли процента падающей на фотоэлемент солнечной энергии. Вследствие этого практическое использование солнечной энергии при помощи фотоэлементов казалось тогда совершенно невозможным.

Однако этим явлением, не вышедшим в то время еще из кабинетов ученых-физиков, заинтересовалась техника. Под ее напором, а также благодаря открытию купр-оксидных (меднозакисных) элементов, совершенствование фотоэлементов пошло гигантскими шагами. Уже в начале тысяча девятьсот тридцатого года фотоэлементы улавливали одну сотую процента солнечной энергии.