что он пожертвовал машиной ради человека!

Я вышел из больницы, едва оправившись, шатаясь еще от слабости. Конечно, мое место на электростанции давно уже было занято другим.

Я получил свои гроши и уехал в Буэнос-Айрес. Там я не скоро получил работу, но зато очень скоро вошел в коммунистическую партию.

Она была в подполье, ее загнало туда полуфашистское правительство генералов и банкиров. Но в первых же баррикадных боях, которыми окончилась знаменитая буэнос-айресовская стачка докеров, мой боевой отряд из порта де ля Бока доставил много хлопот фашистским генералам. Баррикады де ля Бока они будут долго помнить!

После подавления стачки мне пришлось бежать из Аргентины. И вот я здесь, на второй моей родине.

И здесь я стал тем, чем никогда не смог бы стать в мире капитализма: я стал человеком, а не бунтующим рабом. Я осуществил наконец свою мечту и стал инженером-гидроэнергетиком…

Диего умолк, и долго вместе с ним молчали у затухающего костра шестнадцать человек, слушавших рассказ из мира, который стал им почти непонятным.

Лишь один Евсей Иванович, вздохнув и сжав в кулак седую бороду, сказал:

— Да, браток… жизнь была, я тебе скажу…

Утро было туманное и зябкое, как это редко бывает даже в июле на Ангаре.

Люди спали у потухшего костра с посиневшими от предутреннего холода лицами. Во сне они ежились, скрючивались, свертывались в клубок. Хотелось спать, но сырой холод не давал лежать.

Первым встал Евсей Иванович и немедленно захлопотал. Стараясь не шуметь, он из остатков хвороста разжег костер, сбегал к реке за водой и повесил над огнем котелок.

Небо розовело все сильнее, туман стал редеть, а когда показалось солнце, он и совсем рассеялся. С солнцем все проснулись, и лагерь зажил шумной, хлопотливой жизнью.

После завтрака разбились на партии: одна должна была таскать хворост, другая пошла в тайгу за ягодами и грибами. Евсей Иванович остался сторожить лагерь.

Солнце взбиралось все выше, разгоралось, в чаще делалось душно. К полудню обе партии кончили работу; натаскали высокую кучу хвороста, набрали грибов, ягод — почти одна брусника с черникой — да еще кедровых орехов.

Вернулись в лагерь усталые, в испарине. Искупались в Ангаре. Несмотря на жаркие дни, вода в реке как всегда была холодная, жгучая. Едва окунувшись, выскакивали стремглав из воды. Даже Вера и Виктор поплавали минуту-другую и не выдержали — бросились к берегу.

А на берегу — жара. Лежали, истомленные, под елью.

Жан Кларетон чистил грибы и изнывал:

— За три года, которые я провел на севере, я совсем отвык переносить жару. Вот мученье!

— Это еще благодать, милой товарищ, — сказал Евсей Иванович, строгая колышек, — этот год гнуса нет, неурожай на него. Был бы гнус, живым бы не выбрался отсюда.

— В прошлом году, — отозвалась Вера, — я была на Климе-реке с экспедицией по разведке железорудных месторождений. Трущобы там непроходимые… Вот натерпелись! Гнус тучами стоял над нами, непрерывный звон в ушах сводил с ума. Мы были искусаны до крови — ни сетки, ни одежда не помогали, а сетки до того были забиты, что сквозь них ничего не было видно. Наши две лошади, с кровавыми язвами на спинах и животах, были сплошь покрыты этими кровопийцами. Бедные животные наконец взбесились, стали ложиться на спину, тереться о стволы деревьев, перебили и переломали все наше снаряжение. Одна через два дня издохла, а другая сбежала. С трудом мы сумели выбраться к реке, экспедиция была сорвана.

— Мошкары и у нас в Игарке достаточно, — сказал Жан Кларетон, — но зато лето более прохладное, более бодрое, чем здесь… А главное — зима… Самое лучшее, по-моему, время года в Арктике.

— Вот нашли сезон! — рассмеялся Виктор.

Вместе с Верой. Игнатом, Гавриком и другими ребятами они рвали кругом траву для подстилки на ночь. Намятые прошлой ночью на камнях бока ныли у них до сих пор.

— Поживите с годок в Арктике, и вы полюбите ее своеобразную прелесть, — возразил Жан Кларетон, выбирая из кучки грибы покрупнее и покрепче. — Я вот там уже три года. Когда, случается, уезжаю оттуда, положительно тоскую по ней. Кроме того, зима в Арктике теперь не гиблый, мертвый сезон, как раньше, когда все в ней погружалось в спячку, в безделье.

В Игарке, например, жизнь кипит зимой, как во всяком другом индустриальном центре Союза. Работают лесопильные и деревообрабатывающие заводы, карандашные фабрики на туруханском графите, мясоконсервные заводы, судостроительные верфи, судоремонтные мастерские. Наша электростанция, например, только зимой и работает. Правда, эта непрерывная арктическая ночь под конец надоедает, и предвесенние метели часто парализуют жизнь… А иногда эти метели таких бед натворят…

Жан Кларетон покачал головой, медленно снимая шкурку с красной головки крепкотелого подосинника.

— Вы, наверное, что-нибудь особенное вспомнили из этих бед? — спросила Вера.

— Да, — ответил Кларетон, — кое-что вспомнил — и меня при этом поразила маленькая аналогия со случаем с товарищем Диего… Аналогия и вместе с тем — какой большой контраст!.. Да… — продолжал Кларетон, покачивая в задумчивости головой и принимаясь за новый гриб, — какая разница в поведении при почти одинаковых обстоятельствах!..

— А вы перестаньте нас интриговать и лучше расскажите об этих контрастах и аналогиях, — попросил Виктор.

— Долго рассказывать, да и по-русски говорю я еще не совсем свободно…

— Времени у нас хватит, — возразила Вера, — а насчет языка, не напрашивайтесь на комплименты…

— Ну тогда пеняйте на себя, — рассмеялся Жан Кларетон. — Времени у нас предостаточно, надо его как-нибудь скоротать… Так вот, слушайте, если есть охота.

— Дело было прошлой зимой, — начал Жан Кларетон. — Наша электростанция стоит на острове Диксон на берегу Карского моря. Станция немаленькая, на 150 тысяч лошадиных сил, при этом довольно оригинальная, работать она может только зимой, когда морозы не меньше 18° по Цельсию. Вместо топлива служит вода из-под льда, а турбины вертит пар — не водяной, а пар бутана — жидкого углеводорода…

— Все вверх ногами! — удивленно пробормотал Игнат, взлохмачивая свою пышную шевелюру.

Он имел право откровенно и честно сознаваться, если не понимал чего-нибудь в технических вопросах: ему это прощалось, так как он был музыкантом, студентом Иркутской консерватории по классу скрипки.

— Что за чепуха! Ледяная вода отапливает… Вы не смеетесь?… — Он недоверчиво посмотрел на Кларетона.

— Ну, что вы! — улыбнулся Кларетон. — В этом и смысл, и все огромное значение этих оригинальных электростанций для арктических областей. Арктические области почти лишены минерального топлива. А если это топливо и скрыто в их недрах, то, чтобы добыть его, нужно произвести массу затрат: заложить шахты в вечной мерзлоте, доставить много машин и оборудования, завезти в этот район много людей, продуктов, товаров, построить жилища, больницы, школы, телеграф, склады, провести железную дорогу и так далее, и так далее — одним словом, надо заселить район.

Наша электростанция стоит на берегу моря. Ее обслуживают всего лишь двадцать два человека. Она работает непрерывно, пока стоят морозы, вырабатывает электроэнергию и снабжает ею весь свой огромный район. Она дает и свет, и тепло, и двигательную энергию, при помощи которых работают предприятия Игарки, медные, цинковые рудники на острове Диксон, добывается железная руда на полуострове Таймыр. Без нашего электротепла нельзя было бы вскрыть скованную вечной мерзлотой почву нашего района,