лежащего на земле крестьянина, другой бьет закованного оборванного крестьянина по голове. Конные сержанты поджигают дом, один угоняет скот и бьет крестьянку, которая пытается ему помешать. Да и в мирное время многие рыцари развлекались не только охотой, турнирами и куртуазной любовью. Они тешились и другими забавами: грабили паломников и своих собственных крепостных. Один знаменитый трубадур пишет: «Крестьянин свинья и живет, как свинья… никто не должен жалеть крестьянина, когда его сеньор отнимает у него последнее и, ломает ему руки и ноги».

Средневековые люди воспринимали рассказ о многострадальном Иове как рассказ о их собственной жизни. Во всей Библии для них не было более знакомого события. Врагов, которые по наущению дьявола убивают отроков Иова и угоняют его ослов и верблюдов, обычно изображали в рыцарских доспехах.

Иконография тех веков часто помещала рыцаря в латах в первом ряду грешников в аду.

Пушкин в «Сценах из рыцарских времен» так описывает отношения между рыцарями и крестьянами в XIV веке: для рыцарей восставшие крестьяне — «подлый народ», «подлые твари», а для крестьян рыцари — «кровопийцы! разбойники! гордецы поганые»!

Когда вспыхивали мятежи, крестьяне расправлялись с рыцарями с беспощадной жестокостью. Убивали их и их жен с ужасными мучениями и надругательствами. Разоряли и жгли дома и замки. Вот что пишет один хронист о жакерии 1358 года: «Я не дерзну ни описать, ни рассказать о всех ужасах, перенесенных благородными дамами. Среди многих других «жаки» убили одного рыцаря, насадили его на вертел и поджаривали на глазах его детей и его жены. После того, как 10 или 12 из них ее изнасиловали, они хотели заставить ее есть мясо ее мужа и потом умертвили ее страшной смертью».

Французская революция смела последние пережитки феодализма. Но став новым правящим классом, буржуазия сама прониклась охранительным духом.

Тизо [Ю: видимо, Гизо] увидел в триумфе буржуазии в XIX веке завершение исторической эволюции. Теперь уже не рыцарь, а буржуа — воплощение всех добродетелей. В незабываемых «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевский писал: «…и вдруг буржуа увидал, что он один на земле, что лучше его и нет ничего, что он идеал и что ему осталось теперь не то чтобы, как прежде, уверять весь свет, что он идеал, а просто спокойно и величаво позировать всему свету в виде последней красоты и всевозможных совершенств человеческих».

Хочет остановить время и новый правящий класс в «социалистических» странах. У Георгия Иванова есть строки:

Анархо-эгалитарная пора большевистской революции продолжалась недолго. В «Чевенгуре» Пашинцев говорит Копенкину:

Обман — ключевое слово «Чевенгура». Вместо жданного чевенгурцами «окончательного счастья жизни» и «государства житейского довольства и содружества» пришел иерархический, беспощадный, тоталитарный строй. Никакой уравниловки, никакой свободы. И этот строй объявляется совершенным, установленным навсегда. Всякая попытка его изменить — предательство, ревизионизм, переход на сторону капитализма.

«Новый класс» так же, как феодальные правящие классы, ненавидит новшества и боится прогресса даже в науке, и это несмотря на свое будто бы научное мировоззрение. Еще не так давно теория относительности считалась в Советском Союзе идеалистической фантазией, кибернетика — буржуазной псевдонаукой, копенгагенская школа — чертовщиной. Даже из теории Павлова, официально противопоставленной фрейдизму, принималось только то, что можно было согласовать с партийной догмой. Пример показал уже Энгельс: по идеологическим соображениям он обозвал Ньютона «индуктивным ослом» и отверг два величайших научных открытия своего времени: второй закон термодинамики и теорию естественного отбора.

Правда, когда Капица довел до сведения Сталина, что если не дать ученым права пользоваться теорией квантов, то советской атомной бомбы не будет, физиков и математиков оставили в покое. Но классическая генетика и молекулярная биология были «реабилитированы» только после XX съезда. Да и по сей день ЦК КПСС строго следит, чтобы советские ученые не поддавались соблазнам идеалистических теорий буржуазных ученых. Несчетное число советских ученых стали жертвой марксистского мракобесия: одни подверглись участи Джордано Бруно, другие участи Галилея.

Создала «социалистическая» цивилизация и свой образец героя: беспощадный чекист, Павлик Морозов, член партии, наделенный, как прежде рыцарь или буржуа, легендарными добродетелями, правда, другими и часто не соответствующими общечеловеческой морали. Михаил Геллер в книге «Концентрационный мир и советская литература» так пишет о повести А. Серафимовича «Политком»: «Давая пролетария-коммуниста крупным планом, писатель доводит идеализацию до обожествления, лишая героя индивидуальных черт, наделяя его чертами ангельскими». Геллер не преувеличивает. В подтверждение своих слов он приводит из повести Серафимовича невероятную выдержку: «Политком… как Бог, без пятнышка, стало быть всегда в первых рядах… Другой может устать, политком — нет. Другой захочет выпить, ну, душу немного отвести, это же естественно, политком нет. Другой поухаживает за женщиной, политком — нет. Другой должен поспать 6–7 часов в сутки, политком бодрствует 24 часа в сутки».

Современный коммунизм — двуликий Янус. Об этом часто забывают.

Сегодня страны, где правят коммунисты, — самые реакционные, тоталитарные, неподвижно застывшие, неспособные к преобразованиям и развитию. Да и какое может быть диалектическое развитие в обществе, где больше нет, так во всяком случае утверждается, классовых противоречий. Чевенгурцы правильно это почувствовали: с победой коммунизма история кончилась, время остановилось Но на страны, где коммунисты еще не захватили власть, марксизм продолжает надвигаться в своей революционной форме, как расплавленная лава, как новая мессианская религия, как социальный миф небывалой еще взрывчатой силы.

Чем объясняется безумное ослепление людей, которые не верят, что, когда эта лава застынет, из нее образуется тоталитарный архипелаг ГУЛАГ. Борьба с этим ослеплением обречена на неудачу, если не понять, что марксизм, пусть и обманно, отвечает надежде, принесенной в мир две тысячи лет тому назад.

Так же, как средневековый анархо-хилиазм, и так же, как идеология Французской революции, марксизм есть христианская ересь, левацкий загиб латинского христианства. По выражению отца С. Булгакова, Маркс «транспонирует на безбожный язык своего материалистического экономизма древние пророчества о Горе Божьей и мессианском царстве».

Да что же может быть христианского, хотя бы даже еретического, в учении, которое привело на практике к тоталитарной каторге?

Во избежание недоразумений: я ни в какой мере не разделяю взглядов довольно многочисленных теперь католических и протестантских священников, которые безоговорочно принимают не только все экономические и политические анализы коммунистов, но и средства, какими те стараются осуществить свой проект «освобождения» человека. В трагической мировой кунсткамере они видят только тюрьмы Пиночета, а архипелаг ГУЛАГ не примечают. Всякое насилие со стороны пролетариата, говорят они, оправдано. Странные христиане! Недавно по французскому телевиденью один из них заявил: Бог открывается только в