друзья будут спорить только словами и, кроме споров, смогут сотрудничать. И что сейчас мы продолжим разговор, ради которого собрались.

Присутствующие закивали, и Петр Алексеевич закончил:

— Сейчас я попрошу Вальтера закончить свой рассказ про то, как его отряд искал Шамбалу.

Эта часть рассказа фон Штауфеншутца оказалась еще больше похожа на историю Пети. Отряд шел дольше, и только в одном — с большим комфортом: медленно поднимаясь из Индии в Гималаи, немцы постепенно акклиматизировались, меньше страдали от горной болезни. Да и подбирали в отряд людей, уже бывавших в горах.

Как и Васильев у Пети, командир немецкого отряда с простонародной фамилией Шмидт вызывал у Вальтера сложные чувства. Но в целом Вальтер больше ему доверял, чем Петя Васильеву.

— Он же как раз пролетарий?

— Зачем вы так? У Шмидта прекрасная квалификация, он умел массу вещей, и очень достойная личность. Социал-демократы у нас часто бывали очень хорошими людьми, они занимали самую похвальную позицию. В девятнадцатом и в двадцать третьем на улицах Берлина в бой на коммунистов вместе шли рабочие и офицерские отряды.

Петя ждал, что европейскому чистоплюю будет в Тибете куда тяжелее, чем ему. А получалось, что наоборот! Странно, но к тибетцам Вальтер относился лучше Пети. Да, несусветная грязь, да, дикие нравы, да, невероятная отсталость. Но ничего, наши собственные предки были не лучше. К тому же среди тибетских лам живут потомки арийцев, носители древнего и великого знания.

По тому, как Вальтер ел, как он сидел, чувствовалось хорошее воспитание. В умном узком лице с волевым подбородком, в серых отчаянных глазах, во всей подтянутой фигуре чувствовалась порода. Петю это, против воли, привлекало. Против воли? Да… Петю учили не любить, презирать аристократию. А этого парня он «чувствовал» как очень надежного и сильного. Голос говорил ему: Вальтер — человек очень надежный, с прекрасными мужскими качествами и к тому же умный, образованный.

Он вообще был понятный и непонятный одновременно.

Понятный, потому что думал и чувствовал почти как Петя.

Непонятный, потому что был сыном совсем другого общества. Уверенный в себе, не униженный, какой-то очень естественно гордый… Таким хотел бы быть и Петя, и Каган… но они хотели, а Вальтер просто был, и все тут!

Убеждение в превосходстве всего германского странно уживалось в Вальтере с терпимостью. Память о знатных предках мешалась с глубоким убеждением: во всех слоях общества бывают достойные люди.

Как ни пытался Петя увидеть в Вальтере то, чему его учили, не получалось: не было в фон Штауфеншутце ни грамма ни высокомерия, ни спеси. Презирать Вальтера можно было только одним способом: не замечая его самого и ненавидя как «представителя класса».

Петя наблюдал за Вальтером не только потому, что — «спаситель». И не потому, что велели. Странно, но Вальтер ему нравился, и нравился чем дальше, тем сильнее.

— А вот лучше скажите… — начал было Петя, оглянулся на Бадмаева. Тот кивнул, и Петя закончил: — А вот скажите лучше — почему вы сразу начали стрелять в Бубиха?

— Среди приказов, которые нам дали, был и такой: обнаружить и уничтожить советскую экспедицию. И мы знали, что ее ведет Бубих, у нас были его фотопортреты.

— Откуда?!

Ответил не Вальтер, а Бадмаев:

— Да оттуда, что Бубих выступал по всей Европе, рассказывал о своих связях с Шамбалой. Прямо как свой человек в Шамбале. Ясное дело: если караван ведет Бубих — это советская экспедиция.

— А вы совсем его не знали, господин Бадмаев?

— Знал… Мы встречались еще в Петербурге, Бубих все пропагандировал свои картины.

— У нас эти картины тоже многие видели, — вставил фон Штауфеншутц. — Наверное, Бубих думал, что, если переоденется в тибетскую хламиду, его никто не узнает. А мы его узнали, и все сразу сделалось ясно.

— Ну, как будто вы немного познакомились, — подвел итоги Петр Александрович. — А сейчас, думаю, Петру Исааковичу стоит… Вас ждут, Петр Исаакович, и на все ваши остальные вопросы ответят именно там. Это близко, третья дверь по коридору направо. Вот Вальтеру придется задержаться. Он все равно окажется в той же компании, но пока с ним просят разрешения пообщаться очень почтенные люди… Отказывать этим людям не стоит.

Изо всех сил стараясь не хромать, Петя постучал в массивную дверь, потом толкнул… За дверью оказалась большая, метров пять на пять, квадратная комната с очень высокими потолками. Почти куб. По всем стенам комнаты шли то ли шкапы, то ли стеллажи с резными темными стояками, широкими полками разной высоты, на две книги, с настольными лампами и выдвижными ящиками. Были там и секции с картотеками, где, кроме выдвижных ящиков, — ничего. У стеллажей стояли стремянки такого основательного вида, что Пете подумалось: с ними можно даже штурмовать вражескую крепость.

Прямо напротив Пети, у противоположной стены, возвышался огромных размеров стол. За этим столом сидел человек и писал. Светила настольная лампа, почти на бумагу падала косматая седая грива, от всех ее движений колыхались тени по углам. Человек громко сопел.

С минуту Петя наблюдал за этим человеком, потом кашлянул.

— Да заходите, заходите… — сварливо отнесся к нему человек. — В ногах правды нет.

Человек поднял голову, и Петя без труда узнал его. Удивился? Уже нет… Он уже ожидал чего-то самого невероятного. Ну подумаешь, сидит и пишет живой и здоровый Менделеев… Бывает.

— Здравствуйте, Дмитрий Иванович.

— Добрый день, Петр Исаакович.

— Просто Петр… Петя… Для вас.

— Ну и ладно. А скажите, Петр… скажите, Петя, что вы теперь собираетесь делать? И какие вообще у вас ощущения?

Петя облизнул мгновенно спекшиеся губы. Говорить с Менделеевым в любом случае оказывалось не очень просто. А тут еще и говорить о собственных сумбурных ощущениях, о своих планах… которых пока просто нет.

— Я чувствую, что, попав сюда, я уже никогда не буду прежним.

— Когда вам исполнилось три года, вы были обречены никогда не быть таким, каким были в грудном возрасте… И перед выездом из Петербурга вы не были прежним… Не были таким, каким были при поступлении на филологический факультет. Вы растете, это обыкновенно… Так чем бы вы хотели заниматься?

— Меня уже звали и в инженеры, и в скотники, и охотиться на яков…

— Это вас звали. А вам куда хочется?

— Всю жизнь я думал, что буду ученым. Специалистом по языку и культуре Востока. Буду преподавать… Но это ведь здесь не очень нужно…

— Ошибаетесь, это очень нужно. И вообще мы оказались в самой тупиковой ситуации. Уж вы не оставляйте нас, юноша. Вам тут непонятно? Тяжело?

— Непонятно, но не тяжело… И, конечно же, мне очень интересно…

Менделеев наклонил седую гриву.

— И еще мне понравилось наблюдать за человеком, слушать свою «интуицию». Всегда мои «переживалки» вызывали только иронию… А тут, в Крепости, — наоборот. Может, и правда надо больше прислушиваться к себе?

— Надо больше слушать себя и поменьше бояться делать выводы… Итак, вы готовы развивать интуицию… Наверное, хотели бы и проходить сквозь стены?

— Не обязательно, — заулыбался Петя. — Я ведь вижу, это совсем не главное. Все, кроме Гурджиева,