секретные карты и документы английского агента. Ты бы мог так?

— Скорее всего, нет…

— Потом Яков Григорьевич работал под видом монгола, буддистского монаха. Тогда в Тибет шла экспедиция Кольки Бубиха… Ты с этим сокровищем еще познакомишься… Блюмкин должен был попасть в Лхасу и там поднять восстание против Далай-ламы… Колька Бубих сам вроде знал монгольский, хоть и плохо. Он в дневнике чуть ли не каждый день записывал, какой этот лама ученый и умный. Уже когда вернулись в Россию, «лама» вдруг заговорил по-русски… Бубих чуть в обморок не грохнулся!

— Товарищ Васильев, а ведь вы не любите Бубиха…

— Сам полюбуешься! — отрезал Васильев. — Так вот — меня Блюмкин многому научил. И тебя научил бы, хотя ты вот университет закончил, а он учился на ходу, языки осваивал без всяких мудреных экзаменов. Троцкист… Да, на том и погорел. Вернулся из Турции, после встречи с Троцким стал вербовать свою любовницу. А та и донесла… Между прочим, вот тебе мой совет — никогда не доверяй женщинам. Блюмкин вот однажды доверился… А бежать за границу не сумел, повязали его. Перед смертью Яков Григорьевич пел «Интернационал» и кричал: «Да здравствует товарищ Троцкий!»

— Вот восхищаетесь вы Блюмкиным, товарищ Васильев. А ведь он и правда был троцкист…

— В этом я его не одобряю… Хотя и Троцкий… Но это тебе рано знать… Главное — помни, что я Троцкого не одобряю! Но Блюмкин был профессионал… Какой диверсант погиб! А мне был учитель и пример… Он меня и научил, как стать бесстрашным. Знаешь, что надо сделать для этого?

— Что же?

— Надо выпить полный стакан человеческой крови. После этого ничего не страшно, никакая холера не берет. Вот посмотришь.

— Все равно до конца не пойму, зачем я вам.

— Одну причину я назвал… Вторая в том, что ты — человек надежный. И с рацией, и со стволом в руках — надежный. Я ж читал докладные на тебя, проверял. И как сотрудник ты надежный. За тебя вон как принялись— а ты еще и сдаваться не хотел. С одной стороны, вел ты себя глупо. После твоего приключения в подворотне нужно или сдаваться «органам», или бежать. А ты ходил и, получается, ждал, когда прикончат.

— Отец советовал сбежать и спрятаться.

— Правильно советовал. Но, понимаешь, информации и у него правильной тоже не было. Если б была, он бы тебя силой отправил от Ленинграда подальше. Собрал бы друзей и силой увез бы, прямо в тот самый вечер. Вот тебе другая сторона дела: у кого информация, тот и сильнее. Информации ни у тебя, ни у твоего отчима, ни у Чаниани не было… Вот все вы и бултыхаетесь, как рыбки на берегу. А есть еще и третья сторона! — жизнерадостно рявкнул Васильев. — Проверенный ты теперь. Вел ты себя по-дурацки. Если б не я, ты б уже в камере сидел. Но уж теперь всем и тебе самому тоже про себя много что понятно. Чаниани тебя прямо в пасть Пеликанову пихнул: хотел, чтобы ты начал своих сдавать, а там и беспомощным стал бы. Уязвимым. А ты и не выдал никого. Молодец! Хотя и соблазн был… Верно?

— Вам и Шамбала не нужна… Вы что, мысли читаете?!

— Твои — читаю! — захохотал Васильев. — У тебя на лице они написаны. Вот чему научиться придется, — так это делать лицо таким… Непроницаемым…

Васильев сделал вдруг такое «непроницаемое» лицо, что Петя не выдержал, засмеялся.

— Лучше я буду учиться делать лицо, как у вас… чтобы оно оживленное, а все равно ничего прочитать было бы нельзя.

— Вот это правильно, хвалю, — очень серьезно произнес Васильев. — Самое лучшее — уметь молчать о том, о чем не надо говорить. А обо всем остальном трепаться сколько угодно. Пусть все видят: ты ничего не скрываешь…

А с тобой главное что? Тебя прижали — а ты вел себя хорошо. Это тебе большой плюс. В такие дела, какое мы затеваем, если брать человека — сто раз надо проверить. А ты, получается, проверенный, и не сомневайся, еще не раз тебя сам проверять буду.

— Значит, если бы я написал донос на друзей, вы бы меня с собой не взяли?

— Если бы написал половинчато и потом ругался бы с Пеликановым, торговался, то взял бы, но уже, прости, не с тем доверием. Вот если бы написал про речи преступные своих друзей, потом бы и дальше их валил, тогда я бы вообще к себе тебя не взял бы. Потому что тогда ты и не надежен, и труслив, и даже просто глуп. Только дурак не поймет, что Пеликанов твоими руками сначала твоих друзей сожрет, а потом и за тебя примется.

— Но они ж на меня написали!

— А давай проверим, что они тут на тебя написали?

К удивлению Пети, Васильев подошел к сейфу Пеликанова, стал копаться в замке чем-то маленьким, блестящим, что он достал из кармана.

— Ага!

Замок щелкнул, дверца начала открываться… Василев вывалил бумаги Пеликана на стол, стал копаться…

— Эти бумаги?

— Вроде эти…

— На, смотри! И делай выводы, товарищ Кац.

Да, это были те самые, написанные от руки и напечатанные на машинке бумаги, которые держал, которыми махал в воздухе Пеликанов. Только никакие это были не заявления, не описания чьих-то антисоветских речей. Перед Петей валялись докладные записки — кто-то скучно докладывал начальству, что средства на наружную слежку израсходованы и что результатов не дали. Петя по два раза тупо прочитал обе бумаги. Васильев откровенно хохотал:

— Убедился? На пушку тебя брали… На арапа!

— И если бы я написал…

Пете перехватило горло от отчаяния — в такую бездну он невольно заглянул.

— Все верно: если бы ты написал, ребят можно было бы шантажировать уже легко. И быстро бы вы все, мои милые, друг в друга тыкать пальцами стали бы, друг друга валить. А это Пеликанову — просто счастье. Ну что? Закрыли вопрос?

— Закрыли… Только с Пеликановым я бы все равно хотел встретиться…

— Если вернемся, хочешь, его тебе отдам?

— И делать с ним смогу, что захочу?

— Хоть на кусочки порежь. Связываться не стоит, не твой масштаб, но хочешь — пожалуйста. А есть и еще одна причина, по которой я тебя решил брать к себе. Говорить?

— Конечно.

— Дело вот в чем… — Васильев опять посерьезнел. — Дело в том, что твой настоящий отец и твоя настоящая семья — ясновидцы. Плохие, может быть, но ясновидцы. Вот ты сегодня утром не чувствовал ничего?

— Когда заходил в университет, было странное чувство, что в эту дверь больше не выйду и домой не скоро попаду.

— И не выйдешь, мы уйдем через другой выход. Так что чувство вовсе и не странное. А еще не было предчувствий?

— У меня они бывают… Я называю это Голосом…

— Подробнее!

Петя рассказал про Голос — как он не раз спасал Петю в самых разных случаях. Васильев слушал с великим вниманием. Он и не думал смеяться.

— Это великий дар, товарищ Кац… — произнес он почти что расслабленно. — Только тебя учили, что все это ерунда, слушать такие переживания совершенно не надо… Учили ведь?

— Внутренние голоса — это же мистика какая-то… А эмоции — так это ж такое что-то… дамское…

— Вот-вот. А я тебя попрошу наоборот: как только что-то почувствуешь — сразу ко мне! Договорились?

— Конечно… Так, значит, будем искать Шамбалу…