– Как отъезда? – Игорь побледнел.
– Как-как, обычно! – Анжела с натугой поднимала банки на стол, – у Альки отпуск кончился, у вас начинается.
Когда я вернулась с пляжа, меня ждал накрытый стол в хозяйской беседке, увитой виноградом. Курортникам рассиживаться в беседке строго воспрещалось, и только сегодня, ради меня, Анжела сделала исключение. На столе высилась бутылочка с домашним вином, стояли блюда с салатом и фаршированным перцем. Прямо пир на весь мир! На прощальный ужин, кроме меня, был приглашен только Игорь. Анжела внимательно посмотрела на нас и произнесла первый тост:
– Много у меня за лето бывает людей, да вот прикипела я сердцем к Альке. Хорошая она девчонка. Я хочу выпить за то, чтобы у тебя были любовь, счастье и чтобы ты никогда-никогда не знала одиночества! – вдруг всхлипнула она.
Последняя часть тоста оказалась слегка подмоченной, но мы дружно чокнулись, выпили, и Анжела поцеловала меня мокрыми губами в щеку. После этого она посидела еще минут десять, а потом, сославшись на дела, оставила нас одних.
Стемнело. На столе догорала свеча, ее свет отражался в зрачках Игоря. Он взял мои ладони в свои руки. Они оказались неожиданно мягкими и горячими.
– Аля, – одними губами произнес он, – иди сюда, Аля!
В полутемном дворе было тихо, только позвякивал цепью дворовый пес. Курортники ушли гулять, Анжела смотрела телевизор. Вокруг нас не было никого, только звездное южное небо в просветах виноградных листьев. Поцелуи Игоря были нежными, ласковыми, немного нерешительными. Мне нравился вкус его губ, его короткие вздохи. – «Зацелую допьяна, изомну, как цвет», – тихо сказал он. «Как прав был Есенин, я только теперь понял смысл этой фразы».
На следующее утро мы сидели на жесткой лавочке в душном здании аэропорта и крепко держались за руки. Я улетала. А через час должна была прилететь семья Игоря. Мы обменялись телефонами, но я знала, что курортные знакомства недолговечны, и старалась не строить никаких иллюзий.
А через три недели, когда крымский загар и крымские воспоминания побледнели и я с головой погрузилась в новую работу, он позвонил сам.
– Я так хотел позвонить раньше, но не мог! – кричал он в трубку, словно находился на другом конце света. – Столько дел в больнице! Очень хочу тебя видеть!!!
– Где?
– Давай я подхвачу тебя где-нибудь в городе, поедем к моим друзьям! А хочешь – просто покатаемся.
Ресторанов в голодной, неосвещенной Москве начала девяностых было немного, да и не по карману они были хирургу городской больницы. Мы кружили в его потрепанных «Жигулях» по городу, останавливаясь на обочинах. Часто мы сидели вместе в больнице во время его ночных дежурств, пили чай с Анжелиным вареньем, иногда друзья оставляли ключи от своих квартир…
И было это тринадцать лет назад…
С тех пор на моей фигуре наросло пять лишних килограммов, у меня добавилось профессионализма и деловитости. А еще я побывала замужем. Восходящая звезда телевидения Ингмар Каспаров сделал мне предложение «на слабо», я согласилась. Гости бурно веселились на нашей свадьбе, а утром после первой брачной ночи Ингмар перевез в мою двухкомнатную квартиру свою мамашу, наполовину лежачую старуху Розову. У него была своя квартира в Бирюлево, но он сдал ее приятелю.
Семейная жизнь у нас была своеобразной: я работала фрилансером в глянцевом женском журнале и давала советы, как выглядеть привлекательно и соблазнять собственного мужа, прерываясь на приготовление обеда для старухи, постирушку и исполнение ее капризов, Ингмар же пропадал в «Останкино», заваливаясь домой только ночевать.
Старуха Розова, ее звали Ангелиной Филимоновной, оказалась вздорной, капризной любительницей скандалов. Она обожала говорить по телефону и смотреть сериалы. Целыми днями она рассказывала своим подругам о том, что попала на попечение к фашистке– невестке, которая не дает ей жить и кормит исключительно невкусно.
Промотавшись год между моей квартирой и телецентром, Ингмар подал на развод. Я не возражала. «Только мать пусть пока поживет у тебя, – упаковывая вещи, весело попросил он, – нам с Кариной брать ее в съемную квартиру некуда».
– А где же твоя квартира? – ахнула я.
– И-и, вспомнила, – расхохотался Ингмар, – помнишь, я весной тачку грохнул?
– И что?
– Продал железо, квартиру, как раз на джип денежек и набралось, – застегивая молнию на куртке, ласково сообщил он.
– Подожди! – я вцепилась ему в рукав. – И долго твоя мать будет жить у меня?
– Найдем приличное жилье и тотчас же заберем! – пообещал Ингмар.
Вот уже сколько лет он женится, разводится, сходится, расходится, покупает квартиры, делит их, снимает, но старуха Розова продолжает жить у меня. Я привыкла к ней. Возвращаться в дом, где кто-то обитает, пусть даже Ангелина Филимоновна, – совсем другое дело, нежели в пустую бетонную коробку. Единственный минус – при режиме, строго установленным старухой, на личной жизни можно было поставить крест. Пригласить в гости поклонника, когда за стеной обитает Ангелина Филимоновна? Выручали «однушки», которые сдавались за сто долларов в месяц. Да разве в чужих постелях дело? Нужно что-то большее, как ни старомодно или пошло это звучит. Поэтому за тринадцать лет я сублимировала свои желания в несколько стихотворных сборников и бесчисленное количество статей в журналах и газетах.
Я по-прежнему работаю «в свободном полете», у меня своя тематика и гибкий график. Деньги я заколачиваю на крепких, четких, как сводки с фронта, экономических статьях, а материалы о выставках, бутиках, премьерах и салонах позволяют мне вести некое подобие светской жизни. Вернисажи, показы, артистические ужины – к неудовольствию старухи Розовой, я зачастую возвращаюсь далеко заполночь. Почти всегда выясняется, что именно в этот день, в этот час ей нужно было принять ванну, перестелить постель или подстричь жесткие, как пластик, ногти на ногах. И если я отмахиваюсь от безумных требований, с легкомыслием перенося дела на завтра, разгорается нешуточный скандал. Старуха кидает в меня подушки, тапки, пульты от телевизора и видеомагнитофона, а потом долго и с упоением рыдает басом так, что соседка Дарья Ивановна стучит в стенку.
«Она ревнует вас, – просто и бесхитростно объяснила докторша, раз в месяц посещавшая старую мегеру, – ей хочется быть там, где бываете вы. Вы для нее – пуповина, соединяющая ее с внешним миром. Через вас она поглощает события этого мира. Без вас она станет слепа, глуха, могут быть и осложнения – ее может полностью парализовать. Лучше рассказывайте ей о своих праздниках, ведь это несложно, не так ли?» Я вняла объяснениям врача, и старуха больше не устраивала «кабацких скандалов», когда я приходила поздно. Покорно намыливая ее жесткую, как шкура слона, кожу на спине или переодевая ее в огромную фланелевую рубаху, я бездумно молола обо всем, что видела, слышала, с кем и о чем говорила. Но вот что странно: чем больше я сживалась со старухой, тем меньше мне хотелось ходить на эти пресловутые презентации, вертеться, болтать, общаться.
Казалось, что я заколдована злой волшебницей, и годы, проведенные с Ангелиной Филимоновной, старили меня гораздо быстрее, чем этого можно было ожидать от природы. Мне чудилось, что я уже давно нахожусь в предпенсионном возрасте, что мое лицо покрыто километрами морщин и ничего с этим не поделаешь. Мои подруги, легкомысленные и менее ответственные, сначала весело смеялись, когда я делилась с ними своими ощущениями. Но, видимо, было во мне что-то такое, отчего они постепенно стали удаляться от меня, пока от них не остались далекие голоса в телефонной трубке. Думаете, я расстроилась? Ничего подобного. Я радостно заваливалась на диван с книжкой, радуясь, что не надо никуда мчаться, судорожно взбивать прическу, делать маникюр, хватать такси, и все это ради трех – пяти часов не всегда удачного веселья.
Иногда старуха вспоминала «молодость» – большой дом на Невском проспекте, где жило семейство потомственных врачей, где всегда было шумно и тесно, несмотря на значительные размеры квартиры. Войны, болезни, роковые случайности разметали эту огромную семью, из которой остались
