самый интересный. Конечная цель уже так близка, и с каждым днем ты работаешь все быстрее и быстрее, а работа при этом протекает очень легко. Мне теперь не нужно ломать голову над сюжетом, и появляется немного свободных минут на то, чтобы поиграть с детьми. Вчера девочки помогали с нанесением розового цвета. И хотя потом было довольно непросто исправить все недочеты и выровнять тон, это было весело. Благо, что в заданный график работы я вполне укладывалась.

Иногда выдавались моменты, когда я могла побыть наедине с собой. Я вдруг случайно замечала, что у меня есть немного времени на себя, когда по счастливой случайности вокруг не было прохожих и наступали тишина и покой.

Этакие периоды полного умиротворения: совершенно одна, нет ни детей, ни помощников, и я абсолютно не волнуюсь по поводу композиции... Такое выдается нечасто. Что я чувствую и о чем размышляю в такие минуты? Этим я ни с кем не хочу делиться.

Облокотившись о стену, я наливаю в чашку кофе, который немного остыл в термосе за время работы.

У меня ноет поясница и болит шея. Рука сводит. Все тело охватывает странный озноб.

Но пока я работаю, я напрочь забываю обо всех этих ощущениях.

И тут я неожиданно замечаю, что вокруг ни души и надо мной бесконечное небо. Несмотря на то что виднеющийся вдали флаг на школьной крыше сильно полощется и развевается на ветру, кажется, что все остальное вокруг замерло.

О чем я думаю в такие моменты, попивая свой кофе? Что за печаль гложет мое сердце? Я хочу сохранить это в себе, никому ничего не рассказывая.

Что ж, мне кажется, что сегодня я поработала на славу и сделала довольно много...

— Сегодня у нас юдофу[7] — Такими словами встретил меня Накадзима в фартуке, когда я вернулась домой.

Квартира наполнена ароматом тщательно проваренной морской капусты.

— Накадзима-кун, я уже чувствую себя каким-то иждивенцем, — сказала я.

Перепачканная красками с головы до ног, я, подобно моряку, пришедшему в порт, залихватски, с грохотом опустила свою сумку.

— Ну, в таком случае ты — иждивенец мужского пола, который работает на стройке, — подхватил Накадзима. — Потому что таких девушек, которые возвращаются домой вымазанные краской, мускулистые и загоревшие, не бывает.

— Да, возможно, ты прав. Наверное, и не смотрюсь девушкой легкого поведения, — улыбнулась я.

В джинсах и спортивном свитере, с собранными в пучок волосами, со странными белыми пятнами на лице из-за чрезмерно наложенного средства против загара, вся в краске до самого кончика носа... Так я выглядела в тот момент.

— Мне кажется, что готовить на одного — это чересчур нерационально. Бесполезная трата и продуктов, и времени. А вот готовить для двоих — это другое дело, — сказал Накадзима.

Я вошла в квартиру и, заглянув на кухню, ахнула:

— Спасибо! Ну надо же, как красиво ты умеешь приготовить тофу!

Тофу в кастрюле был нарезан ровненько, словно по линейке.

Я вымыла руки, и, сидя друг против друга, мы принялись есть юдофу.

В такие моменты мне кажется, будто мама, как обычно, ушла на работу в свое заведение, и хотя Накадзима вырос совершенно в другой семье, мы словно играем в семью, срисовав под копирку не знакомую для нас модель жизни. Обоюдно воспринимая это как нечто естественное для нас обоих, мы жадно наслаждаемся этими мгновениями счастья.

— Как же все-таки хорошо... Вот так вместе есть юдофу, — улыбнулась я.

— Послушай, — начал Накадзима, — как только закончу учебу, я действительно намерен как можно скорее уехать в Париж по гранту в Институт Пастера. Тии заверила меня, что все получится, и я сам чувствую, что смогу, если ты будешь рядом. Во мне вдруг появился настрой. Так как докторантуру я скорее всего окончу, и решил не тратить времени и попробовать пока подать заявление. Конечно, требуется предоставить им рекомендательное письмо, научную работу и план исследования, а у них, говорят, существует экзамен, который нужно будет сдать, но я узнавал и выяснил, что наши японские фонды сотрудничают с этим НИИ, и поэтому вроде как существуют программы, по которым можно сравнительно легко поступить. Даже если я не пройду в этом году, в следующем хочу снова пытаться. Как только поступлю, думаю, что непременно уеду минимум на полгода...

Я подумала о том, что этот настрой мне нравится куда больше, чем прежние грусть и уныние. Этот человек может заниматься только тем, что ему действительно по душе, и поэтому для него так будет лучше.

— А что будешь делать ты, Тихиро-сан?

— Что буду делать? — переспросила я. — Я как-то особо не интересовалась Пастером. Если напрячь память, то мне известно только то, что он изобрел вакцину против бешенства. А еще, по-моему, его могила находится под институтом, да?

— Если ты знаешь такие необычные факты, это просто супер!

— Это показывали по телевидению. В каком-то документальном фильме NHK[8].

— Вот как. А в общем-то, Тихиро-сан, тебе совсем не интересно, где и на какой кафедре я учусь и какова моя специальность?

— Особо не интересно. Сколько бы я ни спрашивала, все равно ничего не могу запомнить. Кажется, что-то связанное с ДНК и геномом человека, да? Еще я знаю, что ты учишься медицинском факультете, но врачом ты будешь, так? А еще ты исследователь, но не имеешь никакого отношения к адзиномото[9] или пивным дрожжам, да? Или там к рисовым отрубям...

— Ну. в общем-то так... Послушав тебя, легко понять, насколько искажены знания обычных среднестатистических людей.

— Неужели?

— Тебе действительно все это не интересно.

— Но зато я помню, ты говорил, что хотел изучать еще и сине-зеленые водоросли. И поэтому сначала поступил на сельскохозяйственный факультет. Так ведь?

— Я не собирался изучать сине-зеленые водоросли. Мне интересны опыты с ними. Я развожу бактерии, изучаю условия для внедрения генов. И я окончил не сельскохозяйственный факультет, хотя, возможно, когда-то он так назывался, а, если быть точным, факультете ресурсологии, кафедру биотехнологий. А это совсем другое дело, не так ли? А сейчас я учусь на медицинском факультете.

— Таких деталей я не помнила. Для меня сине-зеленые водоросли ассоциировались с сельскохозяйственным факультетом. Ну а тебе, Накадзима-кун, есть дело до того, что закончила я?

— Если не ошибаюсь, отделение пространственного дизайна в колледже при Институте искусств. Кажется, ты специализировалась на сценическом и выставочном дизайне, не так ли?

— Да, здорово ты запомнил. Я восхищена. Даже я это забыла.

— Обычно мне достаточно один раз услышать, и я уже не забуду.

— Кстати... Ну так что ты имел в виду, когда спросил, что я буду делать?

— В Париже ведь наверняка полным полно всевозможных школ искусств, — сказал Накадзима.

— Ну да.

— Есть и такие, что рассчитаны на полгода или год учебы.

— Да, наверное.

— Что, если тебе поступить туда? Мы поедем вместе! Я уже точно решил, что мы всегда будем вот так вместе с тобой, — заявил Накадзима.

— Ты решил? Это что, предложение? — спросила я, подумав про себя, что для меня это как-то обременительно и нерадостно.

— Нет, — Накадзима решительно замотал головой.

— Что же тогда? — уточнила я.

— Это просто неизбежно. Я не смогу жить с другим человеком. Только с тобой. А жить постоянно