Он умолчал, правда, что это было одно из его первых дел. Занимаясь усиленно научной работой, он успевал читать лекции студентам. В академии он был на хорошем счету. Проблемы были только с практикой. Но Василий полагал, что это ерунда. Если у него хватило ума защитить диссертацию, то защитить какую-то там рыжую девицу, без царя в голове, он подавно сумеет.

После того, как следователь оставил их наедине, они еще долго изучали друг друга. Каждый сделал для себя неутешительные выводы.

– Сколько тебе лет? – поинтересовалась Ева.

– Меня зовут Василием Ивановичем, – поправил ее Кротов, возводя между ними невидимый барьер. Он не выносил фамильярности. – Мне двадцать восемь лет.

Ответ удивил Еву. Она цокнула языком.

– Я пришел обсудить концепцию защиты, – произнес он, вынимая из огромного портфеля блокнот. – Вы готовы сообщить мне основные тезисы?

– Даже не знаю, с чего начать, – честно ответила Ева, на которую научный подход к делу произвел впечатление.

Она начала свое повествование, которое со стороны казалось долгим и пресным, лишенным эмоций. Пересказывая историю рокового вечера большое количество раз, Ева потеряла ощущение реальности происшедшего. Все это больше напоминало любимую страшную сказку, которую часто читают ребенку на ночь. Поначалу от одного упоминания имени Артема у Евы закипали на глазах слезы, теперь же она произносила его автоматически, как будто слова потеряли над ней свою власть.

История показалась Василию пакостной. Здесь было все, чего он так не любил: нетрезвая, лишенная здравого смысла девушка, ее судимый приятель, хулиган и ворюга, ну и их поступки, продиктованные дурным воспитанием, чувством вседозволенности. Со слов Дубровской, еще вчера вся эта история выглядела куда привлекательнее, но теперь казалась плохим спектаклем, в котором ему предлагали сыграть роль. Василий не сомневался в том, что играть он будет по своим правилам.

– Я так понимаю, что вы не собираетесь способствовать установлению истины, – сказал он, как только Ева закончила рассказ. – Если вы жаждете справедливости, вы должны рассказать мне все.

Ева не жаждала справедливости. Она просто хотела домой.

– Я вам уже рассказала все, что хотела, – обозлилась она.

– А сейчас должны рассказать все, что не хотите. Как, по-вашему, я буду осуществлять защиту? Вот вы сказали, что пошли к Винницкому только для того, чтобы поговорить. Как же так получилось, что его нашли мертвым? Откуда взялась черепно-мозговая травма, если никто его не бил?

– Я не знаю, – упорствовала Ева. – Жорик сказал мне: «Он кровью умывается». Я поняла, что он просто стукнул Артема.

– Значит, он стукнул его слишком сильно.

– Не знаю. Меня при этом не было.

– Но вы на что-то рассчитывали, когда тащили этого Жорика с собой в чужой дом? Какова была цель его присутствия рядом с вами?

– Я думала, что он поговорит с Артемом по-мужски.

– По-мужски, это как? – прищурил один глаз Кротов. Из-за этого он стал похож на большого ученого ворона. – Настоящие мужчины выплескивают свои эмоции словесно, говорят аргументированно и спокойно. Оскорбления и физическое воздействие – удел слабых.

– Не знаю, как у вас, а у нас во дворе большой кулак был самым лучшим аргументом, – пробормотала Ева.

– Но это возмутительно! Бить человека, несогласного с вами, – низкий поступок.

Его самого частенько лупили в детстве такие «без тормозов» пацаны, как этот Жорик. Они считали своим долгом дать пинка тихому очкарику, спрятать его портфель, порезать бритвой куртку. Как обидно было ощущать себя слабым и беспомощным! Чувство оскорбленного достоинства ослабло, когда он стал студентом, позже он излечился совсем. Но встреча с наглой Евой живо всколыхнула в нем давно забытые эмоции.

– Вы пришли меня воспитывать или же все-таки защищать? – ощетинилась Ева.

– И то, и другое. О своей воспитательной миссии адвокат не должен забывать! – произнес он, думая о том, что неплохо будет очередную свою научную статью посвятить именно этому вопросу. – Но мы немного отошли от дела. Как у вашего друга оказалось кольцо?

– Я не знаю.

– Может, сказать проще: вы передали его Бирюкову за маленькую услугу – «поговорить по-мужски с Винницким»?

– Вы говорите сейчас, как следователь.

– Просто я хочу все знать!

Вероятно, это было его жизненное кредо: «Хочу все знать!» И где только Дубровская раскопала этого динозавра! В тщедушном теле подростка скрывался убеленный сединами старикан, способный довести окружающих до ручки своими нравоучениями и бесконечным брюзжанием.

«Кто украл ювелирные украшения Милицы Андреевны? Сколько времени находился Бирюков наедине с Винницким? Сколько портвейна пришлось на каждого? Видела ли Ева кровь на одежде Бирюкова?» В общем, к тому моменту, когда они закончили, Ева была без сил, а сам «воспитатель» находился в мрачном расположении духа. От него можно было ожидать всего, чего угодно, в том числе размышлений на тему: «Куда катится мир».

Следователь, впрочем, казался вполне довольным, когда застал адвоката и обвиняемую, пребывающих в угрюмом молчании. Он даже предложил Кротову чай после того, как Вострецову увели из кабинета. Им было о чем друг другу сказать. Следователь жаловался на прорву работы и маленькую зарплату, Василий – главным образом на пробелы в законодательстве, не позволяющие осуществлять защиту эффективно. Оба они сошлись во мнении, что успех дела во многом определяет тактика, и дело Евы здесь не было исключением. По мнению сыщика, девчонка зря упрямилась, желая казаться невиновной. По делу проходили очевидцы, указывающие на Еву и ее приятеля Жорика как на лиц, устроивших дебош в доме Винницкого. На теле Артема имелись ссадины и кровоподтек на скуле, это указывало на то, что беседа в гостиной носила далеко не светский характер, ну, и, наконец, черепно-мозговая травма, ставшая причиной смерти.

– Предмет, который послужил орудием убийства Винницкого, мы пока не обнаружили, – пояснил следователь. – Но нет никаких сомнений в том, что его прикончил Бирюков. Никто не утверждает, что Ева собственными руками лишила жизни бывшего жениха. Ей следовало бы сейчас строить защиту на смягчающих вину обстоятельствах, а не талдычить о том, что против нее фабрикуют дело.

Кротов был согласен с тем, что Ева ведет себя неумно. Все ее «не знаю» и «не помню» отнюдь не способствовали установлению обстоятельств, а только осложняли защиту.

– Эта ваша Вострецова – тертый калач, – твердил следователь. – Вам хотя бы известно то, что она уже привлекалась к уголовной ответственности? Нет? – хмыкнул он. – Это была дворовая история, где она проявила все свои бойцовские качества. Если бы не милосердие потерпевшего, Ева получила бы срок. Но дело прекратили по примирению сторон. Она отделалась легким испугом. Так что не питайте иллюзий, коллега! Ваша клиентка виновна и сама знает об этом. Она морочит вам голову, только и всего. Знаете, как у них говорят: «Чистосердечное признание – самая короткая дорога в тюрьму».

Василий был удручен. Как могло оказаться, что его самая первая в жизни клиентка оказалась особой, не заслуживающей защиты? Она играла им, как хвостиком, рассчитывая его провести так же, как до этого провела следователя, да и саму Дубровскую. Поведение Евы было возмутительным, что Кротов не преминул сообщить в телефонном разговоре с Елизаветой. К его удивлению, Лиза восприняла его слова спокойно, без эмоций. Может, она в этот момент была занята чем-то более важным, раз пропустила его слова мимо ушей, или Дубровская уже привыкла к тому, что обвиняемые всегда говорят неправду. Другого объяснения Василий Кротов не находил. Первое дело обернулось для него первым разочарованием. Хотя он не отказался от встречи с Лизой и в пятницу, после окончания рабочего дня, заглянул к ней домой.

Дубровская прогуливалась с детьми в парке. Василий был ошеломлен размерами коляски для близнецов, которая напомнила ему, по меньшей мере, дилижанс. По сравнению с ней сама Лиза выглядела