- Я не знаю что делать. – Я снова заревела. – Я не знаю.

- Сейчас поспишь, а завтра все решим.

Я чувствовала, как люфа смывает со спины эту ночь. Будто я отмывалась от самой Гриши... Подняла голову к Марку.

- Поднимешься? – Спросил он на мой взгляд. Я поднялась. Забрала у него мочалку.

- Принеси телефон.

- Зачем? – Удивился он. – Ночь на дворе.

- Принеси телефон.

Подняв душ, я направила на себя горячие струи. Как только он вернулся с телефоном, протянула руку за полотенцем. Обмоталась. Взяла телефон.

- Кому ты собралась звонить?

Положив ладонь ему на грудь, начала выталкивать из ванны.

- Успокойся, Лида. – Он поймал мои руки. – Успокойся.

Я сказала: Выйди.

И он вышел.

Я набрала номер. Миша сонно сказала: Да.

- Это ты. – Колени задрожали. Я опустилась на коврик в ванной. – Я знаю, это ты.

- Лидок, ты о чем? Твою мать, четыре утра. Что из сделанного мной заставило тебя позвонить в четыре утра?

- Ты заказал ее. Ты убил Гришу. – Говорила я тихо. Марк стучал в дверь, прося открыть.

- Лидок, тебе плохой сон приснился? Приезжай, и мы решим все наши разногласия. Мне надоела эта игра.

Я слышала шум рядом с ним. То ли телевизор, то ли кто-то еще. У Миши не было жены, но была куча постоянно циркулирующих по постелям баб. Все, что он хотел сделать со мной, он делал с ними.

- Кто там, рядом с тобой? Избавься от нее.

Я услышала шум. Они ругались. Потом голос в трубке сказал:

- Есть.

- Найди ручку. – Сказала я тихо, закрывая глаза. – Пиши.

Он был в себе. И он снова делал то, что говорила я.

- Пиши... Я, Михаил Мамасович Миросян, ... какого ты там года рождения? В здравом уме и твердой памяти признаюсь в совершенном преступлении. Я нанял убийцу и заплатил за... – Я сглотнула. Гриша все же поменяла паспорт. Из глаз снова потекли слезы. - Смерть Григории Мироновы.

- Пиши дальше: Я не был убийцей. И я не могу это вынести. Простите...

О чем он думал?

- Возьми нож. – Я закрыла глаза, облокотившись щекой о край ванны. – По точилке... Твоей новой точилке для ножей... проведи три раза, как ты показывал, когда хвастался ее покупкой. – Я слышала, как Марк за дверью опустился на пол. Он все еще просил открыть... Просил не делать это. Кажется, он понимал. – Иди в ванную. Включи теплую воду. Не горячую. Теплую...

- Лида, не делай этого. – Голос Миши дрожал.

- Залезай в ванну.

- Лида, я все откачу. Все будет по-прежнему. Не делай этого. – Он плакал.

- Режь запястье с внутренней стороны.

Дверь подалась вперед. Марк встал. Я тут же поняла: ключи. Он пошел искать ключи.

- Лидонька, прости меня. Что хочешь проси. Не делай этого!

- Пили второе.

Дверь открылась. Марк встал в проходе. Я вытянула руку к унитазу и разжала пальцы. Коммуникатор булл ькнулся в воду, ударившись о стенку с тихим пластиковым звуком.

Марк молча стоял и молча смотрел.

Я смотрела на него.

Мы можем притянуть луну, но мы не можем вернуть прошлого...

- Не уходи. – Вырвалось у него из горла. – Теперь все будет хорошо. Без него основное дело закроют... С остальными мы разберемся.

Я поднялась. Полотенце осталось на полу. Пошла из ванной, аккуратно протискиваясь между Марком и косяком. Он обхватил меня, останавливая. Начал целовать плечи.

- Не убегай. Мы все вернем. Только ты и я.

Я опустила голову, жмурясь. Как же я люблю тебя...

Могла ли я представить себе когда-нибудь, что смогу так полюбить? Сжав его руку на своем плече, я вздохнула.

Отпусти.

11.

Пока велось дело – любое, даже не уголовное – я не имела права уехать. Я дала подписку о невыезде.

Но какое это имело значение теперь? Даже, если никто и никогда не узнает о Дане, о Мише, их тени навсегда останутся маячить за моей спиной. И не важно, один или сотня. В этом деле значение имеет счет лишь от нуля до единицы...

Я думала об Италии всю дорогу в аэропорт. Но снимая деньги с карточки, смотря на свое мутное отражение в банкомате – передумала. Ни в какой другой стране мира нет столь огромных необитаемых просторов, как у нас. Ни одна страна мира не отличается такой поганой системой внутренних коммуникаций. И никакая другая земля не даст мне сил и времени, чтобы подумать.

Наконец, подумать...

Собрание Суккубата происходило в Соборе святого Петра по вторникам раз в три месяца. Я знала, что второе приглашение придет так же, как и первое. Но в какой из тринадцати вторников первой декады этого года мне желательно будет оказаться в Риме, я не знала. А мне очень нужен был совет... Я тонула в происходящем вокруг. Мне нужно было исчезнуть на день, на мгновение... Но исчезнуть вообще.

 Сидя в машине у вокзала, я думала о Грише. Она просто была рядом. Она не влияла на меня. В своих планах я никогда не ориентировалась на нее. Но теперь все, что я делала до вчерашнего вечера, перестало иметь значение. Отбрехаться от всех тяжб, перестать мелькать на публике, свести на нет все внимание... Смогу ли я?

Я знала, Марк знал, Гриша знала – нет.

Я могла абстрагироваться от живой аудитории. Но лишить себя внимания тех, кто ежедневно, ежеминутно, ежесекундно смотрел на меня, думал обо мне, желал меня – я не могла.

Закрыв машину, я пошла к таксофонам. Купила карточку. На улице только брезжил рассвет, но вокруг бурлил и шумел народ. Объявляли о начале посадки, о завершении посадки. Насколько хватает взгляда: сплошное море сумок и лиц. 

- Да. – Крикнул Марк на другом конце провода.

- Я не могла по-другому. Прости, пожалуйста. – Проговорила тихо. Он не мог меня не слышать. Взорвись в метре от нас по петарде, он не мог меня не слышать.

- Лида, где ты? Не убегай. Мы все решим. Вернись.

- Я вернусь. Позже.

- Ты усугубишь все. Не убегай. Лидонька, просто, вернись домой.

- Я не могу, Марк. – Я помолчала. - Помнишь, что я прошу, когда хожу во сне? – Я закрыла глаза.

Он молчал. Он помнил. Это была одна фраза. Всего одна. Всегда. Остановите меня. Остановите меня. Остановите меня.

Остановите, пока не вошла во вкус.

Остановите, пока что-то еще имеет значение.

Просто, остановите.

- Лида, нам нужно разобраться со всеми обвинениями. Своим побегом ты признаешь свою вину по всем