без того твердый, потвердел еще.

— Что вам от нее нужно? — сказала она. — Я знаю таких, как вы. Вы ищете, кого бы пожрать. Покайтесь! Царствие — при дверях. Отринь похоть плоти, воинствующую против духа, не то Господь поразит тебя, гроб повапленный.[40]

С этими словами она захлопнула дверь, а Джо побрел к такси. Траут стоял у машины. Он не расслышал беседы, но общий тон уловил.

— Не пустила? — проверил он.

— Да. Садитесь, поехали.

— Езжайте, я побуду здесь. Место очень приятное. Пройдусь, а потом сяду в поезд.

Место и впрямь понравилось мистеру Трауту. Ему понравились тенистые улицы, аккуратные газоны, а главное — цветы. Известно, что именно в этом лондонском предместье сеют больше всего семян, покупают больше всего патентованных удобрений и губят больше всего зеленой тли. Летом здешние цветы поистине прекрасны.

А вот насчет прогулки мистер Траут покривил душой. Он собирался зайти в дом, повидать Салли и проверить, идет ли речь о небольшой размолвке, которую можно устранить коробкою шоколада, или дело серьезней. Кроме того, ему хотелось увидеть, что за девушка произвела такое впечатление на Джо Пикеринга.

Как только машина скрылась, он, пройдя через садик, позвонил в дверь. Открыла ее хозяйка, которая поглядела на него тем взглядом, каким Джек Демпси глядел на своего противника.

Не зная, что кротость в данном случае не поможет, мистер Траут кротко сказал:

— Здравствуйте. Она не ответила.

— Не мог бы я повидать вашу гостью? — спросил он.

Вопрос был неудачен. Только что хозяйка «Лавров» полагала, что перед ней — еще один из тех назойливых людей, которые спрашивают, каким она пользуется мылом или сколько тратит в месяц; но тут ей стало ясно, что это распутник, который намного старше, а значит — хуже первого.

— Не могли бы, — отвечала она. — Стыдитесь! Она вам годится в дочери.

— Вы меня не поняли, — поспешил сказать он. — Я просто хотел бы…

— Ничего не выйдет.

— Нет, я…

— Отойди от меня, сатана.

Многие решили бы, что дальше говорить не о чем; многие — но не Траут. Долгий опыт подсказывал ему, что у всякого своя цена. Вынув бумажник, он извлек оттуда фунтовую бумажку и, мягко улыбаясь, ее протянул.

Хозяйка «Лавров» посмотрела на нее с омерзением. Жалела она о том, что не прихватила зонтика, а отчасти — и о том, что из бумажки не получится хороший снаряд. Купюра упала к ногам мистера Траута. Он наклонился, чтобы ее поднять, но внезапный ветер унес ее на крыльях голубки. Она закружилась над газоном, словно королева мая, танцующая вокруг шеста.

Наконец ветер утих. Добыча лежала на траве, почти у дверей. Радуясь счастливому исходу, мистер Траут протянул руку, наклонился — но услышал, что кто-то вроде бы полощет зубы у него за спиной. Оглянувшись, он увидел собаку. Он посмотрел на нее с упреком; она на него — с подозрением.

Пес по имени Перси, как мы уже говорили, гонял соседских кошек; однако он не был узким специалистом. Почтальоны бледнели, завидев его, равно как назойливые люди. Правилом он поставил: «Двигается — кусай!», — и мы огорчимся, узнав, что мистер Траут задвигался. Оставив ту позу, в которой вас можно принять за куст, он протянул дрожащую руку и сказал:

— У-тю-тю. Тю-тю-тю-тю. Ш-ш, ш-ш…

Перси убедился, что подозрения его не напрасны. Как он был прав, как прав! Это — вор. «У-тю-тю» звучало зловеще, «тю-тю» — еще хуже, «ш-ш» — совсем ужасно. Незнакомец был явственно опасней трех соседских кошек, которые тоже отнюдь не подарок.

Разделяя с Наполеоном мнение, что атака — лучшая защита, Перси вцепился в дрожащую руку, а мистер Траут завыл, словно десять кошек, которым одновременно наступили на хвост. Перси так испугался, что кинулся прочь со скоростью пятидесяти футов в минуту, и тут из дома вышла незнакомая женщина.

То была Амелия Бингем, вдова, владелица другой части домика. Глядя сквозь мглу непролитых слез, мистер Траут не смог бы ее описать, но мы скажем, что была она приветливой и уютной. Склонность к полноте помешала бы ей стать мисс Британией, мисс Лондон и даже мисс Вэлли-Филдз, но уют в ней был, ничего не попишешь, она им просто светилась. Однажды мистер Траут забрел куда-то в холодный ненастный вечер и вдруг увидел, что сквозь мглу сияют окна кабачка, обещая тепло и отдых. Именно это чувство он испытал теперь.

Обычно Амелия Бингем приветливо улыбалась; обычно — но не в такую минуту. Она знала Перси, слышала крики и боялась худшего.

— О, Господи! — сказала она. — Рана большая? — И кинулась к гостю, который исполнял пируэты, прижимая руку к губам.

— Да, — отвечал он, на мгновенье отнимая руку.

— Наверное, он принял вас за почтальона.

— Если он не может отличить меня от почтальона, — сказал мистер Траут, способный при случае к горчайшему сарказму, — сводите его к доктору.

Именно тут Амелия Бингем пригласила его зайти в дом, где она обработает рану. Он согласился. Ярость еще владела им, но ее подмывали какие-то другие чувства. Общение с этой женщиной умягчало всех. Сейчас она заметила, что Перси — нехорошая собака, и мистер Траут отвечал, что это очевидно.

— Вы из Америки, да? — спросила Амелия. — Так я и думала. Понимаете, мы говорим «к врачу». Если больно, не скрывайте, — прибавила она, обрабатывая рану йодом.

Мистер Траут добродушно заверил, что никакой боли нет, и похвалил ее проворство, а она сказала, что у нее большая практика.

— Бинтуете почтальонов?

— Да нет, он им рвет штаны. Я служу в больнице.

— А, понятно!

— Сегодня у меня отгул. Один день в неделю мы друг друга отпускаем. Где вы в Америке живете?

— В Калифорнии, — отвечал гость, — в Голливуде.

— Вы артист?

— Нет, юрист. Амелия радостно охнула.

— Тогда вы скажете, имеет ли право соседка перебрасывать ко мне улиток.

— Ни в коей мере. Перед законом улитка — дикое животное.

— Что ж мне делать?

— Перебрасывать их обратно.

— Спасибо вам большое.

— Рад служить.

Отношения становились сердечней с каждой минутой.

— Хорошо там? — спросила Амелия.

— Где?

— В Калифорнии.

— Очень хорошо. Ее называют жемчужиной наших Штатов. Я сказал бы так: омытая солнцем, овеваемая тихим ветром, она являет собой то идеальное место, где только могут жить отважные мужи и прекрасные дамы. Чего там только нет! Кинотеатры, апельсиновые рощи…

— А землетрясения?

Мистер Траут, плавно помававший рукой, застыл, словно актер на съемке, услышавший: «Стоп!» Он не верил своим ушам.

— Простите?

— Разве у вас их нет? Вот, недавно…