— Пикеринг, — сказал он, — вы и представить не можете, как я вам обязан. Вы меня просто спасли, да, да.

Джо показалось, что разумней всего скромно, но понимающе улыбнуться. Так он и сделал; и Лльюэлин продолжал:

— Многие назвали бы это счастливым стечением обстоятельств, но черт с ними, со многими. Например, они говорили, что мои «Сердца в Мозамбике» — полная чушь, а я сгреб двадцать миллионов. Как вы там оказались в тот вечер?

— Моя пьеса шла. Прощался с труппой.

— Это вы написали пьесу?

— Я.

— А я ее три раза смотрел. Очень неплохо!

Любовь к этому тончайшему человеку захлестнула несчастного автора. Он сразу ему понравился, но все ж не настолько. Вот уж поистине родственная душа.

— Правда? — спросил он, расплывшись в улыбке. — Вам понравилось?

— Можно снять хороший фильм. Заметьте, я не сказал «прекрасный», я даже не сказал «отличный», но хороший — можно. Мы об этом еще поговорим. А знаете, что вы для меня сделали?

— Нет, — признался Джо. Мистер Лльюэлин начал не сразу.

— Чтобы вы все поняли, — сказал он, — сообщу вам, что передо мной не устоит ни одна женщина.

Джо тактично заметил, что ничуть не удивлен. Собственно, он сразу так и подумал. Да, да, вошел — и тут же подумал.

— Что-то в вас такое есть, — развил он свою мысль. — Величие, что ли. Как у Наполеона.

— Тоже не могли устоять?

— Куда им!

— Вот и со мной так. Одно исключение — училка, еще тут, в Уэллсе. Не любила, хоть тресни. Освой, говорил, сперва нашу великую словесность — ну, сами знаете. Шекспир там, то-се.

— Учителя корыстны. Путают службу с любовью.

— Да, мудрый человек держится от них подальше. Но кроме нее — как воск! Знаете, сколько раз я был женат?

— Нет, не знаю.

— Пять.

— Вроде бы достаточно.

— Да, вполне. Плохая привычка. Чуть что — делаю предложение.

— А они и рады.

— Еще бы!

— Да, тяжело.

— Тут главное — как перестать.

— Коренная проблема!

— Одна надежда на вас.

— Почему?

— Сейчас поймете. Когда я улетал, мой друг, юрист, пришел меня проводить. Он вел все мои разводы и очень за меня боялся. И вот, он сказал мне интересную вещь. Есть такое сообщество, Анонимные Холостяки, вроде Алкоголиков. Ясно?

— Да, ясно. Когда анонимный алкоголик хочет выпить, он зовет остальных, и они его отговаривают.

— Вот именно. Захочет жениться — а они отговорят.

— Гениально!

— Еще бы! Но со мной все не так просто.

— Очень жаль. А в чем дело?

— Я — в Англии, а здесь нет отделения. Мой друг посоветовал пойти к честному юристу, чтобы он подыскал мне умного, спокойного человека, который заменит АХ. Вы следите за мыслью?

— Как гончая. Соберетесь сделать предложение, а этот человек скажет: «Не дурите».

— Именно. Может выражаться и покрепче, пока опасность не прошла.

— Так, так.

— Судя по вашей прыти тогда, в театре, вы как раз такой человек. Чутье подсказало вам, что я хочу повести эту Веру в ресторан. Вы поняли, как это опасно, и приняли меры. Вы рассчитали, что я упаду в лужу. Оставалось только послать ей телеграмму, что меня срочно вызвали по делу. Я пошел домой и лег в постель.

— И спаслись.

— Да. Всё вы! Поистине, заменили целое общество. Тем более, эту Веру вы знаете. Естественно, вам страшно подумать, что кто-то на ней женится.

— Жениться на Вере Далримпл можно только через мой труп.

— Какие чувства, какой ум! Пикеринг, я вас нанимаю. Переедете сюда. Жалованье обсудим позже, но будете довольны. Если бы не вы, я был бы женат, и это после Грейс! Надо вам сказать, — предался он воспоминаниям, — что чемпион — Бернардина… Но именно Грейс, не кого-нибудь, прозвали Королевой Бурных Чувств, и не зря, Пикеринг, не зря! За одну картину «Страсть в Париже» она ухайдакала трех режиссеров, двух ассистентов и сценаристку.

— Вылитая Вера Далримпл.

— А вы меня спасли. Что там Шекспир говорит о друге в беде?

— Что-нибудь стоящее. Уж он скажет!

— Как это я забыл? При той училке я его читал-читал, чуть не лопнул. Правда, почти ничего не понял. Странно как-то выражается. Вот, к примеру… Ой, Господи!

— Что такое?

— Это я от себя. Я же ей послал телеграмму, пригласил в «Баррибо»!

При этом слове Джо дернулся, словно невидимый зверек укусил его в нежное место.

— А вообще-то ничего страшного, — продолжал мистер Лльюэлин, заметно светлея. — Женщина простит, если ты раз ее надуешь, но два — ни в коем случае. Взъерепенится, как мокрый гусь. Шекспир бы сказал, свершилось то, о чем благоговейно не смел помыслить. Очень хорошо. Замечательно.

Джо не разделял его оптимизма.

— Сколько вы знаете Веру Далримпл? — спросил он.

— Недели две. А что?

— То, что вы ее не поняли. Вы думаете, она прольет скупую слезу и примирится с потерей. А если нет? Если она явится сюда и обработает вас зонтиком? Мне она не очень нравится, но женщина она пылкая, на многое способна. Вы и чихнуть не успеете. Подумайте об этом.

Если он хотел, как сказала бы училка, чтобы у его патрона замерла кровь и очи, словно звезды, с орбит сорвались, он своего не добился. Лльюэлин был совершенно спокоен.

— Я подумал, — сказал он. — Когда узнаете меня лучше, вы поймете, что у меня есть черты великого стратега. Видите дверь?

Джо ее видел.

— Если эта Вера сюда проникнет, я ныряю туда, а ее предоставляю вам. А, — заметил он, — звонок! Стратег не рискует зря. Привет, привет!

Он нырнул в дверь, словно утка в воду, тогда как Джо ощутил то, что ощущает начинающий укротитель львов, впервые входя в клетку. Отношения его с мисс Далримпл мы не назвали бы сердечными, и были причины подозревать, что сейчас она, скажем так, еще менее приветлива.

Боялся он зря. Перед ним стояла не Вера Далримпл, а Салли Фитч. Как и Дафна Долби, она отличалась профессиональной честностью. Должна взять сегодня интервью — значит, бери, что бы ты там ни получила в наследство.