говорил! Но все было как обычно, почему так не могло продолжаться и дальше? Почему?! — повторяла она, опаляя его дыханием, пока наконец слова, произносимые с душераздирающей болью, не перестали для него что-либо значить.

— О… не знаю… правда ли… Я страшно сожалею… — беспомощно бормотал Грегори, погружаясь в какой-то абсурд, в какое-то непостижимое несчастье, в театр неожиданных событий и подлинного отчаяния. Из-под шали, в которую куталась миссис Феншоу, высунулась темная, скрюченная рука и крепко схватила его за запястье.

— Что случилось? Неужели мистер… мистер… — он не закончил. Она утвердительно закивала, беззвучно рыдая. — Ох, так внезапно, — промямлил он.

Это словно отрезвило ее. Она посмотрела на него с напряжением, пристально, почти с ненавистью.

— Нет! Не внезапно! Не внезапно! Нет! Это длилось много лет, много лет, но он постоянно отодвигал это от себя, мы вместе оттягивали, у него было все самое лучшее, что может иметь человек. Я каждую ночь массировала его, а когда ему было плохо, до рассвета держала его за руку, сидела рядом с ним, он мог оставаться один только днем, днем он не нуждался во мне, но теперь ночь, ночь!!!

Она снова страшно кричала, ее голос отзывался неестественно звонким эхом. Надломленное, искаженное, оно неслось откуда-то из глубины дома, из мрачной анфилады комнат, открывавшейся за лестницей. «Ночь…» — гремело над головой женщины. Одной рукой она судорожно вцепилась в запястье Грегори, другой колотила его в грудь. Удивленный, подавленный такой откровенностью, такой искренностью и силой отчаяния, Грегори начинал понемногу осознавать происшедшее; он молча глядел на подвижные огоньки, освещавшие пустое, устланное коврами место в центре зала.

— О Господи, Господи! О Господи! — прокричала миссис Феншоу; ее возгласы потонули в рыданиях. Слезинка блестящим светлячком упала на лацкан пиджака Грегори; он почувствовал облегчение от того, что она наконец заплакала. Вдруг миссис Феншоу затихла и удивительно спокойно, чуть всхлипывая, произнесла: — Спасибо. Простите. Идите, сударь. Идите. Вам никто не будет мешать. О, никто! Никому, никому…

При последних словах ее голос опять стал опасно смахивать на безумный крик. Грегори испугался, но миссис Феншоу, плотнее запахнувшись в складки лиловой шали, направилась к дверям. Грегори дошел до коридора и почти побежал по нему, пока не нащупал рукой дверь своей комнаты.

Старательно и крепко прикрыв ее за собой, он зажег лампу, присел на стол и уставился на свет — до рези в глазах.

Значит, мистер Феншоу был болен и умер? Какое-то продолжительное, странное, хроническое заболевание? Она ухаживала за ним? Только ночью? А днем? Днем он предпочитал оставаться один. Что у него было? Может быть, какие-то удушья? Она говорила про массажи. Что-то с нервами? И бессонница? Возможно, что-то с сердцем? А ведь он казался здоровым. Во всяком случае, ничто не говорило о тяжелом недуге. Сколько лет ему могло быть? Наверняка под семьдесят. Когда же это произошло? Сегодня, то есть вчера. Меня не было дома почти сутки; скорее всего, это произошло утром или днем, а увезли его вечером. Иначе для чего понадобились бы эти свечи?

Грегори согнул ноги: они начали затекать. «Значит, это объясняется так, — размышлял Грегори. — Феншоу был болен, ему требовался уход, какие-то длительные, сложные процедуры, а когда же она спала?..»

Он вскочил на ноги, вспомнив, что Шеппард все еще его ждет. Достал из шкафа старый плащ, оделся и на цыпочках вышел. Дом был погружен в тишину. В гостиной догорали свечи; в их замирающем свете он сбежал по лестнице. Все это продолжалось не более тридцати минут, с удивлением отметил он, садясь за руль. Когда он проезжал возле Вестминстера, пробило час.

Шеппард открыл ему сам, как и в первый раз. Они молча поднялись наверх.

— Простите, что вам пришлось меня ждать, — сказал Грегори, вешая плащ, — но умер хозяин моей квартиры, и я должен был… э… принести свои соболезнования.

Шеппард холодно кивнул и движением руки указал на открытую дверь. Комната не изменилась; при свете коллекция фотографий на стенах выглядела как-то иначе, и Грегори пришло в голову, что в них есть нечто претенциозное. Шеппард сел за письменный стол, на котором возвышалась груда бумаг и папок. Он довольно долго молчал. Грегори был еще весь во власти атмосферы темного, затихшего дома — с внезапно умолкнувшей стеной у кровати, с угасающими свечами. Он непроизвольно коснулся запястья, как бы стремясь стереть след прикосновения миссис Феншоу. Сидя напротив главного инспектора, он впервые за эту ночь ощутил страшную усталость. Ему внезапно пришло в голову, что Шеппард ждет доклада о его визите к Сиссу. Эта мысль вызвала у него такое сопротивление, словно он собирался предать кого-то близкого.

— Я сегодня весь вечер следил за Сиссом, — начал он не спеша и пытливо взглянул на Шеппарда. — Мне продолжать?

— Думаю, это необходимо.

Шеппард был само спокойствие.

Грегори кивнул. Ему тяжело было рассказывать о том, что произошло вечером, поэтому он старался хотя бы не комментировать событий. Шеппард слушал, откинувшись на стуле, только однажды, когда он услышал о фотографии, у него дрогнуло лицо.

Грегори сделал паузу, но главный инспектор промолчал. Когда Грегори закончил доклад и поднял голову, он увидел на лице Шеппарда улыбку, тотчас исчезнувшую.

— Итак, в конечном итоге вы располагаете его признанием, — сказал Шеппард. — Но, как я понял, вы перестали подозревать Сисса едва ли не тогда, когда он оставил вас одного? Не так ли?

Грегори удивился. Он сидел нахмурив брови, не зная, что ответить. Так оно и было, хотя до сих пор он не отдавал себе в этом отчета.

— Да, — буркнул он. — Вероятно, так. Впрочем, я и до этого не рассчитывал на успех. Я действовал по инерции, прилип к этому несчастному Сиссу, — никого другого под рукой не было, я никого не находил; впрочем, не знаю, возможно, я пытался его скомпрометировать. Может быть. Ради чего? Ну, чтобы возвыситься в собственных глазах, — запутывался он все больше. Я понимаю, все это лишено смысла, — заключил он. — В конечном счете я ничего не знаю о Сиссе, не знаю даже того, что он может делать сейчас.

— А вам хотелось бы знать? — сухо спросил Шеппард. — Возможно, вы нашли бы Сисса на могиле его матери на кладбище либо на Пикадилли в поисках какой-нибудь юной проститутки. Примерно таков его диапазон. Не хотел бы вас поучать, но к таким переживаниям, к моральному похмелью, следует всегда быть готовым. Что вы собираетесь делать дальше?

Грегори пожал плечами.

— Несколько недель назад я подгонял всех, пугая реакцией прессы и общественности, — продолжал Шеппард, сгибая и разгибая в руках металлическую линейку. — Однако того, чего я опасался, не произошло. Две-три статьи связывают дело с летающими тарелками, и — парадокс! — это и положило конец шумихе. Несколько писем в редакцию — и все! Я не представлял себе, какие размеры обрело в наши дни безразличие к необычайному. Стала возможной прогулка по Луне, значит, возможно все. Мы остались один на один с этим делом, инспектор, и преспокойно могли бы сдать его в архив…

— За этим вы меня и вызвали?

Шеппард промолчал.

— Вы хотели, чтобы я послушал показания Уильямса, не так ли? — минуту спустя спросил Грегори. — Может быть, сделать это сейчас? Потом я уйду. Уже поздно, я не хочу отнимать у вас время.

Шеппард встал, раскрыл плоский футляр магнитофона, включил его, заметив:

— Запись сделана по просьбе Уильямса. Техники торопились, аппарат был не совсем исправен, и качество звука не на высоте. Присаживайтесь ближе. Внимание!

Зеленый глазок несколько раз мигнул. Из динамика донесся размеренный шум, какой-то стук, треск и далекий голос, искаженный, словно доносящийся через жестяной рупор:

— Я уже могу говорить? Господин комиссар, господин доктор, можно мне говорить? У меня был отличный фонарь, жена купила мне его год назад для ночной службы. Первый раз, когда я там проходил, этот лежал в том же положении, с руками вот так, а в следующий раз я услышал шум, словно свалился