которые уж по памяти живут: у вас же сторожевое, легкое дело. А вы люди еще твердые – вам бы надо потрудней жить...

– Ты что, председателем уезда хочешь стать? – впрямую спросил Прокофий.

– Боже избавь, – застыдился старик. – Я в сторожах-колотушечниках сроду не ходил. Я говорю – власть дело неумелое, в нее надо самых ненужных людей сажать, а вы же все годные.

– А что годным делать? – вел старика Прокофий, чтобы довести его до диалектики и в ней опозорить.

– А годным, стало быть, жить: в третье место не денешься.

– А для чего жить? – плавно поворачивал Прокофий.

– Для чего? – остановился старик – он не мог думать спешно. – Пускай для того, чтобы на живом кожа и ногти росли.

– А ногти для чего? – сужал старика Прокофий.

– А ногти же мертвые, – выходил старик из узкого места. – Они же растут изнутри, чтоб мертвое в середине человека не оставалось. Кожа и ногти всего человека обволакивают и берегут.

– От кого? – затруднял дальше Прокофий.

– Конечно, от буржуазии, – понял спор Чепурный. – Кожа и ногти – Советская власть. Как ты сам себе не можешь сформулировать?

– А волос – что? – поинтересовался Кирей.

– Все равно что шерсть, – сказал старик, – режь железом, овце не больно.

– А я думаю, что зимой ей будет холодно, она умрет, – возразил Кирей. – Я однова, мальчишкой был, котенка остриг и в снег закопал – я не знал, человек он или нет. А потом у котенка был жар и он замучился.

– Я так в резолюции формулировать не могу, – заявил Прокофий. – Мы же главный орган, а старик пришел из ненаселенных мест, ничего не знает и говорит, что мы не главные, а какие-то ночные сторожа и нижняя квалификация, куда одних плохих людей надо девать, а хорошие пусть ходят по курганам и пустым районам. Эту резолюцию и на бумаге написать нельзя, потому что бумагу делают рабочие тоже благодаря правильному руководству власти.

– Ты постой обижаться, – остановил гнев Прокофия старик. – Люди живут, а иные работают в своей нужде, а ты сидишь и думаешь в комнате, будто они тебе известные и будто у них своего чувства нету в голове.

– Э, старик, – поймал наконец Прокофий. – Так вот что тебе надо! Да как же ты не поймешь, что нужна организация и сплочение раздробленных сил в одном определенном русле! Мы сидим не для одной мысли, а для сбора пролетарских сил и для их тесной организации.

Пожилой пролетарий ничем не убедился:

– Так раз ты их собираешь, – стало быть, они сами друг друга хотят. А я тебе и говорю, что твое дело верное, – значит, тут и всякий, у кого даже мόчи нет, управится; в ночное время – и то твое дело не украдут...

– Либо ты хочешь, чтоб мы по ночам занимались? – совестливо спросил Чепурный.

– Пока вам охота – так лучше по ночам, – разрешил прочий-старик. – Днем пеший человек пойдет мимо, ему ничего – у него своя дорога, а вам от него будет срам: сидим, дескать, мы и обдумываем чужую жизнь вместо самогό живого, а живой прошел мимо и, может, к нам не вернется...

Чепурный поник головой и почувствовал в себе жжение стыда: как я никогда не знал, что я от должности умней всего пролетариата? – смутно томился Чепурный. – Какой же я умный, когда – мне стыдно и я боюсь пролетариата от уважения!

– Так и формулируй, – после молчания всего ревкома сказал Чепурный Прокофию. – Впредь назначать заседания ревкома по ночам, а кирпичный дом освободить под пролетариат.

Прокофий поискал выхода.

– А какие основания будут, товарищ Чепурный? Они мне для мотивировки нужны.

– Основания тебе? Так и клади... Стыд и позор перед пролетариатом и прочими, живущими днем. Скажи, что маловажные дела, наравне с неприличием, уместней кончать в невидимое время...

– Ясно, – согласился Прокофий. – Ночью человек получает больше сосредоточенности. А куда ревком перевести?

– В любой сарай, – определил Чепурный. – Выбери какой похуже.

– А я бы, товарищ Чепурный, предложил храм, – внес поправку Прокофий. – Там больше будет противоречия, а здание все равно для пролетариата неприличное.

– Формулировка подходящая, – заключил Чепурный. – Закрепляй ее. Еще что есть в бумаге? Кончай скорее, пожалуйста.

Прокофий отложил все оставшиеся дела для личного решения и доложил лишь одно – наиболее маловажное и скорое для обсуждения.

– Еще есть организация массового производительного труда в форме субботников, для ликвидации разрухи и нужды рабочего класса, это должно воодушевлять массы вперед и означает собою великий почин.

– Чего – великий почин? – не расслышал Жеев.

– Понятно, почин коммунизма, – пояснил Чепурный, – отсталые районы его со всех концов начинают, а мы кончили.

– Покуда кончили, давай лучше не начинать, – сразу предложил Кирей.

– Кирюша! – заметил его Прокофий. – Тебя кооптировали, ты и сиди. Старик-прочий все время видел на столе бугор бумаги: значит, много людей ее пишут – ведь рисуют буквы постепенно и на каждую идет ум, – один человек столько листов не испортит, если б один только писал, его бы можно легко убить, значит – не один думает за всех, а целая толика, тогда лучше откупиться от них дешевой ценой и уважить пока.

– Мы вам задаром тот труд поставим, – уже недовольно произнес старик, – мы его по дешевке подрядимся стронуть, только далее его не обсуждайте, это же одна обида.

– Товарищ Чепурный, у нас налицо воля пролетариата, – вывел следствие из слов старика Прокофий.

Но Чепурный только удивился:

– Какое тебе следствие, когда солнце без большевика обойдется! В нас же есть сознание правильного отношения к солнцу, а для труда у нас нужды нет. Сначала надо нужду организовать.

– Чего делать – найдем, – пообещал старик. – Людей у вас мало, а дворов много, – может, мы дома потесней перенесем, чтобы ближе жить друг к другу.

– И сады можно перетащить – они легче, – определил Кирей. – С садами воздух бывает густей, и они питательные.

Прокофий нашел в бумагах доказательство мысли старика: все, оказывается, уже было выдумано вперед умнейшими людьми, непонятно расписавшимися внизу бумаги и оттого безвестными, осталось лишь плавно исполнять свою жизнь по чужому записанному смыслу.

– У нас есть отношение, – просматривал бумаги Прокофий, – на основании которого Чевенгур подлежит полной перепланировке и благоустройству. А вследствие того – дома переставить, а также обеспечить прогон свежего воздуха посредством садов, – определенно надлежит.

– Можно и по благому устройству, – согласился старик.

Весь Чевенгурский ревком как бы приостановился – чевенгурцы часто не знали, что им думать дальше, и они сидели в ожидании, а жизнь в них шла самотеком.

– Где начало, там и конец, товарищи, – сказал Чепурный, не зная, что он будет говорить потом. – Жил у нас враг навстречу, а мы его жиляли из ревкома, а теперь вместо врага пролетариат настал, либо мы его жилять должны, либо ревком не нужен.

Слова в Чевенгурском ревкоме произносились без направления к людям, точно слова были личной естественной надобностью оратора, и часто речи не имели ни вопросов, ни предложений, а заключали в себе одно удивленное сомнение, которое служило материалом не для резолюций, а для переживаний участников ревкома.

– Кто мы такие? – впервые думал об этом вслух Чепурный. – Мы – больше ничего как товарищи