следят и за моим, и за ее домом. У Елены Юстины поблизости не было никаких друзей. Все, кого она знала, жили дальше на севере. Я решил отвести ее к своей матери.

— Ты поняла, в чем дело, госпожа?

Она прочитала мои мысли.

— Серебряные слитки находятся в переулке Ворсовщиков!

Это было единственное объяснение наследства, оставленного ей в последнюю минуту ее невежливым и неприятным мужем.

— Его имя значилось в письме, которое у нас украли, — продолжала она. — Он понял, что теперь объявлен вне закона. Он придумал этот кодицилл на тот случай, если его предадут сообщники, чтобы в отместку лишить их средств. Но что по его представлениям я буду делать со слитками, если их найду?

— Вернешь их императору. Ты честная, не правда ли? — спросил я ее сухим тоном.

Я обул ее, и мы тронулись в путь.

— Фалько, почему они нас преследуют?

— Слишком бурная реакция Домициана? Тит намекнул на подозрения насчет твоего наследства. А он вполне мог подслушивать под дверью перед тем, как зайти со свистом. А это что-то такое?

Я уловил какой-то звук. Небольшая компания всадников появилась словно ниоткуда. Мимо грохотала пустая повозка с высокими краями, в которых обычно выводят мусор из сада. Я затащил Елену в повозку и быстро поднял заднюю часть. Мы лежали внутри, не шевелясь, пока мимо проносились лошади.

Может, это было совпадение, а, может, и нет.

Мы покинули дворец два часа назад. Начинало сказываться напряжение. Я выглянул из повозки, заметил всадника, затем так резко нырнул назад, что сильно ударился головой и чуть не лишился сознания. И только тогда я понял, что заметил лишь статую какого-то древнего полководца, которая позеленела у венка. Что-то щелкнуло.

— Похожа, эта повозка знает, куда направляется, — пробормотал я. — Давай просто не поднимать головы!

Создавалось впечатление, что повозка страдает артритом, лошадь астмой, а управляет ею самый старый в мире садовник, который просто не может ехать ровно. Я предположил, что они не уедут далеко.

Мы прятались, пока не добрались до конюшни, затем старик распряг лошадь и отправился домой. Несмотря на опасность возникновения пожара, он оставил гореть тонкую восковую свечу. Значит, он был или в хлам пьян, или же лошадь боялась темноты.

Мы остались в одиночестве — в безопасности. Имелась только одна проблема: когда мы выглянули наружу, оказалось, что мы находимся в саду, открытом для посещения всех желающих. Высота ограды составляла восемь футов, а, уходя, садовник запер ворота.

— Я буду ждать здесь и плакать о несостоявшейся встречей с мамой, — тихо сказал я Елене. — А ты вылезешь и отправишься за помощью.

— Если мы не можем выбраться, то никто не может забраться…

— Я не собираюсь спать вместе с лошадью!

— О, Фалько, неужели тебе не хочется приключений?

— А тебе хочется?

Мы устроились спать с лошадью.

В стойле рядом с лошадью лежало сено, которое многочисленные клещи и блохи посчитали чистым. Я расправил там свою тогу, мысленно извинился перед Фестом, хотя он, вероятно, хорошо посмеялся бы, узнав, где она используется и с какой целью. В менее уважаемой компании я сам мог бы похихикать.

Я расстегнул пояс, отбросил в сторону сандалии, рухнул на сено и смотрел, как Елена Юстина аккуратно ставит мои сандалии рядом с собственной обувью. Она отошла от меня, повернулась спиной, словно отделяясь, и стала в отчаянии вытаскивать из волос шпильки из слоновой кости. Она бросила шпильки в обувь, а распущенные волосы упали ей на спину. Я решил не протягивать руки и не позволять себе дружеских подергиваний. Нужно очень хорошо знать женщину перед тем, как можно себе позволить дернуть ее за волосы.

Она села и обняла руками колени. Без накидки ей очевидно было холодно.

— Ложись — наше причудливое национальное одеяние может служить уютной постелью. Завернись в него и согреешься. Тихо! Кто узнает?

Я притянул ее к себе, прижал к земле одним локтем и быстро обернул длинные полы тоги вокруг нас обоих.

— По моей теории, изобретая этот наряд, отцы- основатели думали как раз о согревании женщин…

Сенаторская дочь оказалась в оборудованном мною коконе, ее голова — под моим подбородком. Она слишком замерзла, чтобы сопротивляться. Один раз она содрогнулась, затем лежала неподвижно, словно доска из забора. Как только Елена Юстина поняла, что сможет сбежать, только приложив немало усилий, она дипломатично заснула. Она на самом деле ненавидит суматоху и суету.

Я лежал без сна. Вероятно, Елена слышала, как скрипят мои мозговые извилины, пока я прокручивал в сознании события вечера. Теперь я устроился в своей любимой позе для размышлений, вернее, понял, что моя любимая поза для размышлений — прижавшись щекой к голове спокойной женщины. Раньше мне не удавалось этого обнаружить. Ливийские танцовщицы слишком много ерзают.

Танцовщицы на самом деле стали для меня испытанием в нескольких планах. Во время охоты на человека обнаженная до талии, паникующая танцовщица может послужить причиной смерти. У них есть свое место, они легко отдаются, хотя с таким же энтузиазмом и берут, как может подтвердить мой банкир. Связь с танцовщицами стоила мне больше, чем потеря лица сегодня. Так или иначе, но мне их хватило. Теперь с ними было покончено.

После того как Елена Юстина заснула, я постепенно расслабился.

Она весила мало, но я едва ли мог забыть, что она там. Она идеально помещалась у меня на руке, а повернув голову, я вдыхал теплый запах ее волос. Красивые, чистые, блестящие волосы противились завивочным щипцам, и вскоре распрямились. Ответственным служанкам это бы не понравилось. Они любят видеть лощеных женщин с локонами. Елена снова душилась малобатром. Эта мерзкая свинья, ее муж, вероятно, подарил ей большой горшок, если, конечно, эта девушка, полная странных сюрпризов, не решила сберечь его дня меня… (Мужчина может позволить себе помечтать.)

Я слишком устал, чтобы многого добиться мыслительным процессом, даже когда мне было так комфортно. Я потерся о приятно пахнущие волосы Елены, готовый заснуть. Вероятно, я вздохнул, так медленно и грустно, как вздыхает мужчина, который не решил стоящую