разволновался, то ли что, но я даже не помню, как ты попала в группу. Стюарт называет тебя фарфоровой куколкой — это правда; может быть, ты слишком хрупкая, а может, у тебя есть острые края, о которые можно обрезаться, — не знаю… Ты, Пэм, настоящий борец за правду, ты всегда говоришь, что думаешь. Ты была у нас самой умной, до того как пришел Филип — здесь он даст тебе фору. Я немного побаиваюсь вас обоих. Но я хочу сказать, Пэм, тебе нужно менять свое отношение к мужчинам. Твои друзья, конечно, наломали дров, но ведь и ты хороша — ты же ненавидишь нас, всех нас. Рубишь всех подряд — и правых, и виноватых… Филип — ты где-то там, далеко-далеко, в каком-то другом мире или… на другой планете. Ты для меня полная загадка. Интересно, у тебя когда-нибудь были друзья? Даже не могу представить, чтобы ты посидел с кем-нибудь, поболтал, раздавил бутылочку. Мне кажется, ты никогда не расслабляешься и тебе никто не нравится. Знаешь, о чем бы я хотел спросить тебя: как это тебе не скучно в жизни?… Тони, я тобой восхищаюсь. Ты работаешь руками, делаешь реальные вещи, а не набиваешь цифры на машинке, как я. Мне бы хотелось, чтобы ты не стеснялся своей работы. Ну, вот, пожалуй, и все.

— Нет, не все, — возразила Ребекка и взглядом указала на Джулиуса.

— Джулиус? Он от группы, а не в группе.

— Что значит «от группы»? — спросила Ребекка.

— Не знаю, просто симпатичное выражение… хотелось блеснуть. Джулиус… он здесь для меня, для всех, он выше нас. То, как он…

— Он? — переспросил Джулиус, делая вид, что ищет кого-то в комнате. — Кто этот «он»?

— Хорошо, я хотел сказать ты, Джулиус, то, как ты переносишь болезнь… я хочу сказать, это впечатляет. Я все время думаю об этом.

Гилл замолчал. Все взгляды были по-прежнему обращены на него, но он только выдохнул с громким свистом, огляделся вокруг, словно говоря «все, больше не могу», и откинулся в кресле с видом полного изнеможения, потом вынул носовой платок и вытер лицо и лысину.

Ребекка, Стюарт, Тони и Бонни разразились единодушным: «Молодец, Гилл!», «Вот это правильно!», «Смелый шаг!», Филип и Пэм хранили молчание.

—  Ну как, Гилл? Доволен? — спросил Джулиус. Гилл кивнул:

— Сегодня я превзошел самого себя. Надеюсь, никого не обидел.

— А ты, Пэм? Довольна?

— С меня хватит. Я уже поработала сегодня заводилой.

— Я хочу спросить тебя кое о чем, Гилл, — сказал Джулиус. — Давай представим себе шкалу честных признаний. На одном конце «одно очко» — это самое легкое признание, так, болтовня на лужайке; на другом «десять очков» — самое трудное и самое страшное, на которое только можно решиться. Представил?

Гилл кивнул.

—  А теперь взгляни на то, что ты только сказал, и ответь — какую оценку ты бы себе поставил?

Продолжая кивать, Гилл, не задумываясь, ответил:

—  Я бы поставил себе «четыре», может — «пять».

Быстро, чтобы не дать Гиллу как-нибудь перед собой оправдаться или ускользнуть от ответа, Джулиус перешел в наступление:

— А теперь скажи, Гилл, что бы ты сделал, чтобы набрать очко-другое?

— Чтобы набрать очко-другое, — без запинки ответил Гилл, — я бы сказал, что я алкоголик и каждый вечер напиваюсь до потери сознания.

Наступила жуткая тишина. Все были поражены, и Джулиус в том числе: до того как он привел Гилла в группу, тот два года лечился у него индивидуально, и ни разу — ни единого разу - Джулиус не слышал, чтобы Гилл жаловался на проблемы с алкоголем. Как это могло случиться? Джулиус всегда безгранично верил своим клиентам, он был одним из тех неисправимых оптимистов, которых совершенно выводит из себя малейшее двуличие. Пол заходил у него под ногами. Как он ни бился, новый Гилл никак не укладывался у него в голове. Пока он мысленно ругал себя за наивность, в который раз удивляясь внешней обманчивости жизни, общее настроение группы успело перемениться, и на место ошеломленного недоверия пришла мрачная агрессия.

— Не может быть, Гилл, ты шутишь!

— Не верю. Как ты мог столько времени это от нас скрывать?

— Да ты никогда не пил со мной, даже пиво. О чем ты говоришь?

— Черт побери. Как подумаю, что ты все это время водил нас за нос. Сколько же времени мы потеряли зря.

—  Что за шуточки? Значит, все это было вранье? Все твои басни про Роуз — какая она стерва, как отказывается спать с тобой, не хочет иметь детей — все это сказки? И ты ни слова не сказал про главное — что ты пьешь?

Едва опомнившись, Джулиус мгновенно понял, что нужно делать. Главное правило, которому он всегда учил своих студентов, гласило: Член группы никогда не должен страдать от собственных признаний. Наоборот, его смелость должна только вознаграждаться и поддерживаться.

Поэтому он сказал:

—  Я понимаю ваше возмущение, друзья мои, но давайте не забывать об одной важной детали: сегодня Гилл рассказал правду, он поверил нам. - Говоря это, Джулиус покосился на Филипа, надеясь, что тот сделает соответствующий вывод о тактике групповой терапии, и вновь вернулся к Гиллу: — Я хочу спросить тебя, Гилл, что помогло тебе рискнуть именно сегодня.

Гилл, все еще не решаясь смотреть на остальных, покорно ответил, не сводя глаз с Джулиуса:

— Мне кажется, я сделал это, потому что… сначала Пэм и Филип, потом Ребекка и Стюарт… они были так откровенны в последнее время. Если бы не они, я бы никогда не смог…

— Давно? — прервала его Ребекка. — Давно это с тобой?

— Это накатывает постепенно, никогда не знаешь…

Я всегда был любитель поддать, но, думаю, зашкаливать начало лет пять назад.

— А какой ты алкоголик? — спросил Тони.

— Ну, любимая отрава — виски, каберне, «Черный русский», но не откажусь и от водки или джина — в этом смысле я не гордый.

— Нет, я имел в виду, когда и сколько? — переспросил Тони.

Гилл уже перестал запираться и отвечал с готовностью:

— Обычно после работы. Начинаю с виски, когда приду домой — или раньше, если Роуз выкидывает фокусы, — и потом накачиваюсь. За вечер бутылка или две, пока не отрублюсь перед телевизором.

— Как же Роуз это терпит? — спросила Пэм.

— Когда-то мы любили поддать вместе, даже выстроили винный погреб за две тысячи баксов… ездили на аукционы. Но сейчас она не одобряет моих увлечений — разве что выпьет бокал вина за обедом, ну, и на вечеринках — она устраивает дегустации для своих друзей.

Джулиус снова попытался вернуть разговор в плоскость «здесь и сейчас»:

— Я пытаюсь представить, Гилл, как ты должен был себя чувствовать, всякий раз приходя сюда и не говоря ни слова.