строго детерминированную игру сообщает ей необходимый резерв «внутренней вариативности» (Лотман Ю. Статьи по типологии культуры. С. 93).

111 Там же. С. 5, 88.

112 М.И. Тихомиров решительно возражает против стремлений именовать средневековую русскую государственность лишь «Московским государством», поскольку слова «роский», «росийский», «Росия» входят в употребление уже в XV в., а в XVI в. слово «Россия» (в форме «Росия») постепенно завоевывает себе место и в официальных документах. В самом конце XVI в. названия «Росия» и «Росийское царство» начинают обозначать всю совокупность земель, объединенных Российским централизованным государством. Следует говорить о России или Российском государстве с конца XV в., заменив этим название «Русское государство», сосуществовавшее с понятием «Россия» (О происхождении названия «Россия» // Тихомиров М.Н. Российское государство XV–XVII веков. С. 14–17).

113 Понятийно-интеллектуальный уровень средневеково-русской культуры (ему предшествовал в качестве доминирующего сенсомоторный интеллект, не поднимавшийся выше представления о близком пространстве и поэтому не достигавший никогда ранга инструмента мышления (см. о нем: Пиаже Жан. Избранные психологические труды. Пер. с фр. М., 1969. С. 173), постепенно стремился охватить весь окружающий мир в целом. Происходило бесконечное расширение пространственных расстояний между субъектом и объектом; уверенней строились такие конструкции, как пространство, время, причинно-следственная связь и т. д. На этом пути последовательных децентраций рефлексирующей мысли достигался уровень операциональных группировок иноэтнических феноменов, конструирования связанных с ними сложных форм пространственно-временного анализа и синтеза, соответствующих образно-концептуальных моделей и т. д.

114 Повести о Мамаевом побоище (Тексты и сказания. С. 4). Снаряжая посольство к Мамаю, великий князь Дмитрий включает в него двух толмачей «оумеюще языкоу еллинскому» (Там же. С. 9).

115 Там же. С. 188.

116 Там же. С. 364; Тексты и сказания… С. 248, 149.

117 Ведь их информация была направлена очень небольшому числу точно известных адресатов, т. е. носила, выражаясь современными терминами, аксиальный (от латинского axis — ось) характер. Следовательно, преобладает фактор личностной убежденности, а не тривиальной- пропагандистской патетики.

118 См. подробно: Тихомиров М.Н. Византия и Московская Русь // Исторический журнал. 1945, № 1–2.

119 Данциг Б.М. Из истории русских путешествий… С. 204. К концу XV в., подчеркивает Данциг, русские посетили многие страны Ближнего Востока и накопили о них значительные сведения. Не только Константинополь, «Святы Земля» – Палестина, но и Малая Азия, часть Египта и Сирия были им довольно хорошо знакомы. Поэтому Данциг считает – и с ним вполне можно согласиться – неверным мнение В.В.Бартольда о том, что «…в Византии и Западной Европе того времени единственной страной Востока, представлявшей интерес для образованного общества, сделалась Святая Земля… Путешествия совершались морским путем через Константинополь…» (Бартольд В.В. История изучения Востока в Европе и в России. Л., 1925. С. 169). На самом деле, продолжает Данциг, русские посещали не только Палестину, но и другие ближневосточные регионы, и не одним лишь морским путем (Данциг Б.М. Из истории русских путешествий… С. 208–209). Все это так. Но обязательно следует добавить, что в описываемый период даже эти поездки и полученные благодаря им определенные этнографические, географические и военно-политические сведения не вносили ничего сколько-нибудь существенного в историю категориального познания ислама.

12 °Cм.: Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. 1. СПб., 1884. С. 414.

121 См.: Новосельцев А.П. Об исторической оценке Тимура // Вопросы истории. 1973, № 2.

122 Многократно употребляя термины типа «ритуальная злоба по отношению к исламу», я, однако, вовсе не хочу этим полностью отрицать за самим Ритуалом какую-либо реальную значимость. Как это показал Е. Лич (Leach Е. Culture and Communication: the Logic by which Symbols are Connected. An Introduction to the Use of Structural Analysis in Social Antropology. Cambridge, 1976), геометрически правильные линии культуры метонимически контрастируют с беспорядочно-кривыми линиями природы и каждое ритуальное действие, будучи динамичным и геометризованным, рассматривается как сигнал, автоматически запускающий упорядочивающее изменение в метафизическом состоянии мира. Логика ритуального действия и мифа отличается от аристотелевской логики, например, тем, что в ней метафора трактуется как метонимия. В таком случае можно объяснить обилие наименований одного и того же объекта, мусульман («агаряне», «исмаильтяне», «татары», печенеги», «басурмане» и т. д.), как обилие не метафор и символов, относящихся к понятию «Ислам», но одновременно истинных, метонимически взаимоотносящихся его же знаков. Дело в том, что любое коммуникационное событие предполагает «источник» и «приемник», «зашифровку» и «расшифровку» и потому двулико. Отсюда следует различие между динамичным сигналом и статичным индексом, а в последнем – различие между произвольно ассоциируемым символом и знаком как членом множества знаков, которые функционируют в рамках специфичного культурного контекста (Leach Е. Culture and Communication. P. 13) Символ метафоричен, а знак метонимичен.

123 Само собой разумеется, что при этом русские монархи стремились не упустить из своих рук всех экономических выгод, связанных с торговлей по Волге, – политика, начатая еще в 1376 г. Дмитрием Донским. И захват Казанского и Астраханского ханств в середине XVI в., и последующие столкновения с Османской империей – все это расценивается советскими историками как основной шаг в решении задачи по «обеспечению безопасности» торговых путей на Восток (см., например: Черепнин JL.B. Образование Русского централизованного государства. С. 397, 401).

124 См. подробно: Очерки русской культуры XVI в. М., 1977.

125 И дело тут сколько-нибудь радикально не меняли ни интерес отдельных русских путешественников – преимущественно новгородцев – к Ближнему Востоку (Стефана в 1348-49 гг.; неизвестного автора «Хожения» в Константинополь в 20-е годы. XIV в.; Василия в Египет и Иерусалим в 1465-66 гг.), «к людям, исповедовавшим другие веры» (Сперанский М.Н. Из старинной новгородской литературы XIV в. М.—Л., 1934. С. 52, 55–56; Клибанов А.И. У истоков русской гуманистической мысли. (Исторические традиции идеи равенства народов и вер), статья вторая // Вестник истории мировой культуры. 1958, № 2/8. С. 45–61), ни осуждение ими же тех бед, которые принесли Константинополю крестоносцы (см. подробно: Сперанский М.Н. Из старинной новгородской литературы… С. 130, 133, 134).

126 Например, хан Едигей (начало XV в.) назван «кровожелательным зверем» (ПСРЛ. T. XVIII. С. 156).

127 Стяжавший себе самую мрачную славу в русском фольклоре и в летописях, Чолхан (Щелкан) – «беззаконный и треклятый всему злу начальник… разоритель христианской… диаволом учим», заявляет хану: «…аще ми велиши, аз иду в Русь и разорю христианство» и т. п. (см. подробно: Воронин Н.Н. «Песня о Щелкане» и тверское восстание 1327 г. // Исторический журнал. 1944, № 9. С. 75–82; Ильин МЛ. Тверская литература XV в. как исторический источник// Труды Московского Государственного Историко-архивного института. T. III. М., 1947, С. 36–42). Этот же Щелкан, как гласит один из четырех вариантов песни о Щелкане Дюдентевиче (см.: Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом летом 1871 г. T. III. Изд. 4-е. М. – Л. № 235. С. 273–275; № 269. С. 404–405; № 283. С. 451–453), – не только побывал «в земле жидовской, во жидовской земле Литовской», но и соглашается на то, чтобы убить своего сына и выпить его крови, лишь бы получить в свою власть город Тверь.

128 См.: ПСРЛ. T. XV. С. 413–414; T. XV, вып. 1. С. 41; T. X. С. 187; T. I, вып. 3. С. 530; T. XIII. С. 101.

129 ПСРЛ. T. V. С. 207–215; T. VII. С. 188–197; T. XXIV. С. 108–114; T. XXV. С. 161–166.

130 Так, согласно одной из повестей, Узбеку необходимо было заполучить в Орду вызвавшего его гнев тверского князя Александра. От имени Узбека его приближенный Исторчей обещал Александру, что тот выполнит все, лишь бы он явился к хану. Тверской князь и догадывался об обмане, и в то же время не хотел допустить, что ему говорят неправду («…ведыи и не ведыи безбожную их лесть…»). Он все же решил