конвенции о нераспространении. Но мы призываем вас, ваше правительство еще раз взвесить все возможные риски ускоренной милитаризации этого региона и возможные последствия попадания сюда запрещенных материалов и установок для их изготовления.
— Многими словами вы не сказали ничего, экселенц. О каких запрещенных материалах и о каком запрещенном оборудовании идет речь?
Граф покачал головой, как будто бы осуждающе.
— Хорошо. Извольте ожидать, сударь.
Вернувшись откуда-то из глубин Германского дома, он шлепнул на стол картонную папку с завязками, старомодную и дешевую. Скупость немцев была хорошо известна и проявлялась она в самых неожиданных ситуациях.
— Я должен передать это своему правительству?
— Извольте, хотя ваше правительство должно быть проинформировано об этих поставках. Можете ознакомиться…
Я открыл папку, мельком просмотрел. Куча стандартных накладных, используемых при переправке товара по железной дороге. Всё — технологическое оборудование, назначение указано далеко не везде, но кое-где указано.
— Строительное… Нефтепереработка… Что вам кажется в этом странного, экселенц?
— Наши эксперты из третьего отдела Генштаба проанализировали характер поставок и возможные направления применения поставленного оборудования. Нас смущает то, что это оборудование изготовлено из материалов повышенного класса прочности, пригодных для использования в агрессивных и крайне агрессивных средах. При изготовлении оборудования из таких материалов оно будет стоить излишне дорого, и ни один разумный деловой человек не станет тратить так свои деньги. Если это оборудование использовать для того, для чего оно и в самом деле предназначено, оно проработает сто лет.
— Может быть, кто-то и хотел того, чтобы оно проработало сто лет?
Немец улыбнулся.
— Сударь, как и все немцы… я в какой-то степени являюсь инженером и могу судить о таких вещах более-менее профессионально. Помимо материального, существует еще и моральный износ оборудования. Ситуация в отрасли меняется довольно быстро, появляются новые, более производительные технологии. От современного оборудования никто не требует, чтобы оно работало сто лет, достаточно, чтобы оно отработало строго определенный срок без поломок, после чего его списывают и закупают новое. Вот и все.
Внезапно мне пришла в голову одна мысль. Какая, к чертям, нефтепереработка, если по вассальному договору вся нефтепереработка высоких переделов осуществляется только в Российской империи? Здесь сырье только добывается и проходит первичную очистку, иногда — первые две стадии переработки, но только для внутреннего потребления. Если здесь затеяли подпольную нефтепереработку — это основание для вмешательства.
— И для чего же, по мнению вашего третьего отдела, предназначено это оборудование, экселенц?
— На вашем месте я бы спросил об этом вашего военного советника, при этом проверив его профессионализм. Боюсь… что употребление алкоголя на такой жаре не слишком благотворно воздействует на него. А папку можете забрать с собой, господин посол. Надеюсь, вы передадите ее по назначению.
Со всеми положенными почестями меня проводили из Германского дома, как следует накормив и как следует озадачив. Немцы умеют и то и другое. У нас в стране бытовали анекдоты про немцев как людей, тяжелых на подъем и совершенно не понимающих никакого юмора.
Африканские стрелки по-прежнему занимали свои позиции, они все были как на подбор — худые, с бледными (почему-то немцы или обгорают, или остаются белыми на солнце) лицами, с прозрачными водянистыми глазами. Они провожали меня взглядом, и я чувствовал исходящее от них напряжение — это были не опереточные, парадные швейцарские гвардейцы Ватикана, это были профессионалы, и профессионалы, готовые ко всему. Что-то произошло за время моего отсутствия, что-то, обострившее ситуацию. И моя позиция — как лишнего на этом празднике жизни — для посла непростительна.
Снаружи машина была раскалена — черная, да еще и на солнце стоящая, в Германском доме не было не то что балкона над парадным подъездом, но даже и тента. Внутри машины, наоборот, бушевал рукотворный холод.
— Вали, ты помнишь того портного, к которому мы ездили не так давно?
— Конечно, помню, Ваше Превосходительство.
— Заедем туда еще раз. Пиджак следует сузить в плечах, так он похож на дешевую тряпку…
До нужного места доехали довольно быстро, ателье было расположено недалеко от Германского дома, в старом квартале. Вот только самого ателье там не было. Вместо него — обгорелые решетки, в некоторых местах вырванные с корнем. Их зацепляли тросом и выдергивали. Хруст закопченных осколков стекла на тротуаре.
Я поднял один из осколков, осмотрел. Края были
Положив осколок в карман, я вернулся в машину.
— Вали, что здесь произошло, пока меня не было? Ты что-то знаешь об этом?
Вали, перед тем как ответить, испуганно огляделся по сторонам, хотя в машине никого не могло быть, и через двойные стекла тоже никто ничего не мог услышать.
— Ваше Превосходительство, в городе стреляли, и стреляли сильно. Говорят, кто-то покушался на Светлейшего. Но стреляли еще вчера… а начали три дня назад.
— Больше ты ничего не знаешь?
— Нет, Ваше Превосходительство. Об этом лучше ничего не знать… будет лучше ничего не знать, ничего не спрашивать.
— Хорошо. Поехали домой.
Совершенно обессиленный, я вернулся в дом, папку запер в сейф — разберусь с ней ближе к вечеру. Слуги старались не показываться на глаза, как будто бы в доме поселился покойник. Пустота давила…
САВАК доставила на специальном закрытом эвакуаторе машину — держать «Хорьх» у себя они не решились, но попросили, чтобы к ней не прикасались. Вали посмотрел машину и сказал, что подвеска разбита совсем. Я тоже взглянул, не поленился, когда машину спускали с эвакуатора — внизу какая-то грязь, ею покрыт весь низ машины, все днище. Чтобы так изгваздать — надо постараться.
Что-то не дает покоя, назойливо вертится в голове… Такое иногда бывает, когда что-то пропускаешь и от этого испытываешь беспокойство.
Что же пропущено?
Голова отказывается думать, ядовитое чувство бессилия — в чужой стране, непонятно что происходит вокруг — разъедает душу подобно кислоте…
Что произошло? Куда исчезла Марина? Во что она вляпалась?
Вертолет, грохнувшийся в воду. Разгромленное ателье. Теперь еще и это. Похоже, меня обкладывают со всех сторон.
Вопросы, на которых нет ответа…
Стоп. Спокойно. Если думать одновременно обо всём, на самом деле получится, что ты не думаешь ни о чем. Всё — с самого начала. Как нас учили.
Ручка, чистый лист бумаги. Приглушенный свет, чашка чая — терпкого, индийского, дегтярной черноты, без малейших следов сахара.
Поехали.
Итак, Марина. Где она могла пропасть? Были ли какие-то признаки того, что она может пропасть? Признаки, которые я не заметил.
Стоп!
Не с того начинаю.
Первый вопрос, который надо задать, чтобы разгадать эту загадку: а кто такая Марина? Что я о ней знаю? Какая часть из того, что я про нее знаю, имеет хоть какое-то подтверждение, помимо ее слов?
