Ну а то, что казнят не по приговору суда, а по решению чрезвычайной расправы: так что ж с того, если суды не справляются с такими беззакониями? Не все понимают, что казнь без суда, будь она тысячу раз справедливой, — шаг в бездонную пропасть, из которой мы уже не выберемся. Более того, прослушав выступление Кринского, меня, его собственноручно казнившего, и генерал-губернатора князя Абашидзе правые возведут на пьедестал.

А что касается левых, скорее всего, и центристов — они увидят совсем другое. Они увидят бессудную расправу казаков и дворян над двумя связанными людьми. И будут правы, именно это и произошло.

Что будет после опубликования пленки — предсказать нетрудно. Левые и центристы, поддержанные воем из-за кордона, потребуют сурового наказания для всех, кто изображен на этой пленке. В то же время правые и дворяне выступят в нашу защиту. Это расколет и радикализирует страну. Власть будет вынуждена выбирать из двух зол: если она поддержит тех, кто за то, чтобы нас осудили, от нее отшатнутся правые, ее исконные защитники. Если власть откажется судить нас, то тем самым она своими руками легализует чернейший произвол и оттолкнет от себя больше половины подданных: всех левых и весь центр. Тут же активизируются разговоры о конституционной монархии, а то и о республике, и дураки проторят дорогу идущим вослед безумцам…

Но самое страшное случится, если появятся доказательства, что всё это было санкционировано кем-то с самых верхов. Поверят — ведь один из участников расправы — посол, а другой ни много ни мало — генерал-губернатор. Вот тогда начнется гражданская война…

Не говоря ни слова, я перебросил разряженный пистолет сотнику, тот ловко поймал его.

— Правосудие свершилось! — торжественно провозгласил генерал-губернатор.

Каким судом судите — таким и будете судимы.

Какой мерой меряете — такой и вам отмеряно будет.

Не рассчитывайте теперь на законный суд, когда будут судить вас, князь Абашидзе!

Двое казаков подошли и куда-то потащили тела, без претензий — по земле и за ноги. Князь Абашидзе махнул рукой, и все потянулись из ангара на воздух…

Кто-то раскурил сигару, кто-то достал плоский шкалик «Смирновской» — как после охоты. Все говорило о том, что для присутствующих это обычное зрелище.

— Вы неплохо держались… — Абашидзе подошел ко мне.

— Благодарю.

— Это необходимость. Просто необходимость. Мы делаем эту работу, и мы все в дерьме, но, если мы не будем ее делать, в дерьме окажется вся Россия. Вы верите в то, что Кринский был виновен?

— Да, верю.

— Тогда в чем проблема?

— Проблема в том, что существует суд. Он существует не просто так, господин Абашидзе. Если бы вы отдали Кринского под суд, он приговорил бы его к тому же самому, к смерти, — и всё было бы законно.

— Я вас умоляю… Вы совсем не понимаете Восток.

— Так просветите. Чего же я не понимаю?

— Вы не понимаете того, господин Воронцов, что на Востоке люди думают совсем не так, как мы, русские. Если бы мы отдали его под суд, законный и гласный, — проблем не оберешься. Во-первых, они бы потребовали суда присяжных, и процесс превратился бы в политическое зрелище. Они это умеют — превращать скамью подсудимых в трибуну. А если бы в состав присяжных вошел еврей? А еще хуже — тайный еврей? Тогда бы правосудие превратилось в посмешище: ни араб, ни еврей никогда не осудят своего сородича, что бы он ни совершил. Это только мы, русские, можем осудить своего, жид не осудит жида. На этом процессе Кринский сделал бы всё, чтобы столкнуть арабов и русских. Всплыли бы фамилии, а на Востоке фамилии — это кровная месть. Пролилась бы новая кровь, и судить пришлось бы уже мстителей. Пусть Кринского приговорили бы к смерти — он пошел бы на эшафот и с радостью стал бы иконой для нового поколения жидовских бунтарей и мстителей. Даже его смерть навредила бы нам. А эта Либерман — стоило бы ей показать присяжным свои ноги, дело было бы решено. Она даже вас очаровала, господин Воронцов, не так ли?

— В ее положении и в ее состоянии трудно было кого-то очаровывать. Косметика… не подходящая к случаю…

Абашидзе расхохотался.

— Ценю людей, которые могут шутить и в такой ситуации. Нет, я не про сегодняшнее, князь, я про более ранний период.

Я внимательно посмотрел прямо в глаза генерал-губернатора. Очень внимательно.

— Да бросьте, сударь. Всё, что произошло тогда, прощено и забыто. Более того, всё, что вы тогда сказали этим жидам, я готов повторить до последнего слова. Теперь вы наш человек, и никаких подозрений относительно вас быть не может.

— Что значит — «наш человек»?

— Господин Воронцов, наш человек — это человек, любящий Россию и признающий ее неоспоримые права на всё, что нас окружает. Наш человек — это тот, у кого не дрогнет рука, чтобы покарать предателя, убийцу, террориста. Наш человек — тот, кто сделает всё, что нужно для процветания великой России, кого не остановят замшелые нормы и традиции.

Воистину, чем торжественнее речи, тем грязнее дела.

— Вы имеете в виду что-то конкретное? — заострил разговор я.

— Пока нет. Но при необходимости мы призовем вас на помощь.

— Надеюсь на это…

Исчерпав тему, генерал-губернатор отошел к Бойко и казакам. Все чего-то ждали.

Ко мне направился Вахрамеев, в руке у него была обтянутая кожей серебряная фляжка.

— Извольте, сударь… — тихо сказал он, — первый раз всегда трудно.

Мы посмотрели друг другу в глаза — и я все понял без слов. Когда-то и его, профессора права и одновременно специалиста по борьбе с терроризмом, люди генерал-губернатора на чем-то поймали. И заставили его пройти посвящение точно так же, как только что это сделал я. Повязали кровью. Теперь он, профессор и доктор права, выполнял роль адвоката на этих судилищах, заранее зная, что исход процесса всегда один и в глазах самозваных судей невиновных здесь нет. Возможно, этот человек станет мне союзником и позволит уничтожить спрута. А возможно, это всего лишь талантливая актерская игра, одна из ступеней проверки. Вокруг одни чужие, доверять нельзя никому. И я — тоже чужой в стране, где я родился и вырос и которой я служу.

— Что это?

— Коньяк. Грузинский.

Намек?!

Коньяк и в самом деле был к месту…

— Превосходный коньяк, благодарю.

— Не за что…

Генерал-губернатор поднял руку, требуя внимания.

— Господа, можем ехать…

В машине генерал-губернатора оказался генерал Бойко. Бойко служил в Грузии, и с генерал- губернатором они дружили, несмотря на то что один был русский, из разночинцев, выслужившийся до генерала, а второй — грузинский дворянин. Абашидзе сам вел машину, он умел и любил это делать. Охраны в машине не было, только они двое.

— Что думаешь? — спросил генерал-губернатор, не отрывая глаз от стелющейся под колеса серой бетонной ленты дороги.

— Плохо…

— Что — плохо?

— Он уничтожит нас. Я ему не верю.

— Ты про кого?

— Я про Воронцова. Он не наш и не верит нам. Чтобы стать нашим, ему надо пожить здесь лет пять.