нас в Омской епархии представлял дьякон Иоанн, он же наш водитель.

Мы с Шайтановым отлично все сняли — и необозримое пшеничное поле на закате, и налитые колосья, и дружную уборку комбайнами, и ток, и золотистые зерна, и радостные, красивые лица крестьян…

К вечеру мы, довольные и усталые, мчались на архиерейской машине в Омск, чтобы ночью вылететь в Москву. Завтра вечером предстояла поездка в Тбилиси. Шайтанов дремал на заднем сиденье, а мы с дьяконом болтали обо всем на свете. Когда все темы были исчерпаны, дьякон попросил:

— Пожалуйста, поговори со мной еще о чем-нибудь, а то я усну за рулем.

Я понял, что ему просто хочется послушать какие-то столичные истории, и не стал отказывать отцу дьякону в этом удовольствии. Я рассказывал подряд все, что вспоминалось из московской церковной жизни, пока наконец не поведал о том, что недавно вокруг Владыки Питирима крутился жулик, который выдавал себя за сына последнего императора. Дьякон оживился:

— И у нас такое тоже бывает — жулики! С год назад в одном храме объявился парнишка-сирота. Бабки его приютили. Он стал помогать — дрова колол, подсвечники чистил, научился пономарить, читать на клиросе. В такое доверие вошел к настоятелю и старосте, что они ему даже передали деньги — заплатить взнос на Фонд мира. Это было как раз в их престольный праздник. Мы с Владыкой в тот день отслужили там всенощную, а наутро приезжаем к литургии — а церковь ограблена! Этот парнишка и деньги церковные украл, и крест взял с престола, и еще много чего…

— Неужели даже с престола взял? — поразился я.

— А главное, — тут дьякон совсем разволновался, — подрясник мой украл! Я, дурак, его в храме после всенощной оставил. А какой подрясник был! Пуговицы к нему мне Владыка из-за границы привез. Какие были пуговицы! Никогда больше таких у меня не будет. Если с одной стороны на них посмотреть, они зеленым переливаются, если с другой — красным…

«Да, любят некоторые представители нашего духовенства такие щегольские штучки, — размышлял я, уже не слушая дьякона. — То пояс расшитый в полживота, то вот теперь пуговички… Пуговички…»

Мне вдруг припомнилось, что совсем недавно я где-то видел подрясник как раз с такими забавными пуговичками… Но где, на ком? И вдруг я совершенно отчетливо вспомнил: такие пуговицы были на подряснике… отца Августина. Я тогда еще очень удивился: горный монах — и в таком «модном» подряснике. Но на мой недоуменный вопрос отец Августин ответил тогда очень просто:

— Какой подрясник благодетели пожертвовали, такой и ношу. В горах магазинов нет.

Я тогда еще каялся про себя: «Вот — опять осудил!.. Пуговицы, видишь ли, не те!»

Но все же — не для чего-нибудь, а так, чтобы развеять мимолетно нашедшую глупую мысль, я спросил у дьякона, как выглядел этот парнишка-сирота, унесший из храма и крест с престола, и подрясник. И по мере того как отец Иоанн охотно его описывал, я медленно сползал с сиденья. Он описывал Августина!..

Я не верил своим ушам. Перебив дьякона, я почти закричал:

— А мороженое он любит?!

Водитель с удивлением взглянул на меня и ответил:

— Любит? Да дай ты ему сто порций, он все их слопает! Бабки над ним смеялись, что он за мороженое мать родную продаст.

Поверить в это было совершенно невозможно!

— Подожди, — сказал я, — а что он еще украл в храме?

— Что еще украл? — переспросил дьякон. — Сейчас припомню, нас по этому делу месяца два в милицию таскали. Взял он кадило — золотое, архиерейское…

— С бубенчиками? — прошептал я.

— С бубенчиками. Орден князя Владимира второй степени — настоятель получил в прошлом году. Так… еще что?.. Деньги, три тысячи, — собирали на Фонд мира. И крест с украшениями.

— А как выглядел крест? Были у него какие-то повреждения?

— Насчет креста — не знаю. А тебе это зачем?

— А затем, что, кажется, этот сирота в твоем подряснике сейчас сидит у меня в Москве!

Теперь пришел черед удивляться дьякону. Я как мог рассказал ему всю историю, и попросил как можно быстрее доставить меня к тому священнику, чей храм был обворован. У священнического креста, по словам Августина, благословленного ему старцем, была одна особенность: подвеска из зеленого камня наполовину отколота.

Священник сначала даже не хотел говорить с нами: так он был запуган во время следствия. Ведь его подозревали в воровстве из собственного храма. Но в конце концов он описал украденный крест. Камень на подвеске был отколот…

Ночью я возвращался самолетом домой. Но спать, конечно, не мог. Единственное место во всем Советском Союзе, где до вчерашнего дня убирали пшеницу, — Омская область. Единственным человеком, который с охотой рассказывал об этом воре, был мой водитель-дьякон. Да и то оттого, что никак не мог забыть свои драгоценные пуговички. И потому еще я имел возможность все это от него услышать, что старый Омский архиерей уехал в другую епархию, а новый еще не прибыл — иначе возил бы отец дьякон не московского мальчишку-послушника, а своего Владыку. Да и как мне вообще пришел в голову этот сценарий с вином и хлебом? Неужели только для того, чтобы прилететь сюда и все узнать?..

Но что я вообще знаю? И в чем уверен? Кто такой Августин? Злодей, за которым могут быть убийства, кровь, насилия? Или все это — бесовская прелесть?! И наш Августин — настоящий монах и подвижник, человек, который знает моих знакомых и любимых горных монахов: отца Паисия, отца Рафаила…

Чем дольше я размышлял обо всем этом в ту бессонную ночь, глядя в черное звездное небо за иллюминатором, тем яснее для меня становилось: в далекий сибирский город из Москвы меня привела всесильная рука Промысла Божия! И ничто, ничто не было случайным!

Теперь яркими всполохами для меня становились понятны странности Августина: его плохое чтение на церковнославянском, его священнический крест, архиерейское кадило, любовь к мороженому, восторг по поводу встречи со знаменитым спортивным комментатором Николаем Озеровым и многое другое. А мы изо всех сил во всем этом странном и непонятном его оправдывали! Да еще и боялись — как бы не осудить! А может быть, именно за боязнь осуждения Господь так чудесно открывает нам правду? И может быть, еще потому, что было бы слишком ужасно, если бы мы с Зурабом Чавчавадзе все же отвезли его к патриарху Илие и тот поручился бы за него и помог оформить документы. Как бы мы подвели патриарха, страшно даже представить!..

И вновь, опять и опять, я возвращался к навязчивой мысли: что же это за человек? Почему он скрывается? Почему все время около Церкви? Какие на самом деле за ним тянутся преступления? И хотя разум подсказывал: все, что я узнал в Омске, где был впервые в жизни и провел всего лишь сутки, — правда, сердце отказывалось в это верить. Слишком чудовищными и невозможными были бы и наше разочарование, и его, Августина, коварство.

Необходимо было еще раз спокойно и до конца во всем убедиться. Я припомнил, что Августин рассказывал, как жил перед приездом в Печоры в Троице-Сергиевой лавре. Сразу по прилете в Москву я распрощался со своим кинооператором и из аэропорта на такси помчался в Загорск.

Я хорошо знал тогдашнего благочинного лавры архимандрита Онуфрия, замечательного монаха и духовника, который несет сегодня послушание митрополита Черновицкого и Буковинского. Когда я рассказал ему всю историю, он сразу припомнил, что какой-то довольно странный молодой иеродьякон из Омской епархии, по описаниям похожий на Августина, действительно жил в лавре месяца три назад. Отец Онуфрий пригласил своего помощника иеромонаха Даниила (он сейчас архиепископ в Архангельске), и мы подробно расспросили его. Он-то как раз и опекал тогда омского гостя.

Отец Даниил рассказал, что в начале лета в лавру приехал никому не известный, совсем молоденький иеродьякон из Омской епархии. Он назвался отцом Владимиром. По дороге его обокрали, поэтому у него не было ни документов, ни денег, а из облачения — лишь подрясник. Сердобольные лаврские монахи сжалились над собратом. Его отвели в монастырскую рухольную, где быстро подобрали подходящие клобук, рясу и мантию. Так что спустя полчаса гость предстал перед наместником лавры уже в полном монашеском облачении. Ему благословили пожить в лавре, пока он будет восстанавливать документы.

Отец Даниил говорил, что это был обычный молодой монах, но с некоторыми странностями. Впрочем,