молитву… Он будет читать матери эту молитву каждый день утром и вечером… Будет призывать ее на помощь…

Размышления Василия Алексеевича прервал вошедший Захар.

— К вам гостья, — доложил он, — навестить пришла…

— Какая гостья? — словно очнувшись от сна, проговорил Василий Алексеевич.

— Марья Васильевна-с… Говорит, по вас соскучилась…

— А, Машура!.. Что ж!.. Зови. Очень рад, — сказал Сухоруков.

Через минуту вошла Машура.

Сухорукова удивило, что она была одета в черное, точно монастырская послушница; только на голове у нее был беленький платочек. До сих пор, когда она приходила к барину, она всегда наряжалась в цветные наряды, в чрезвычайный по яркости сарафан, в шелковый красный платок. Шея Машуры всегда украшалась ожерельями из красных и белых бус.

— Здравствуйте, милый барин, — сказала Машура, — что это с вами за беда приключилась?..

— Ты мне раньше скажи, — отвечал ей Сухоруков, — что это с тобой сделалось? Почему ты такая черная ходишь? Разве кто умер у тебя?..

Машура опустила глаза.

— В скит я собрамшись, — тихо сказала она, — проситься в скит пришла…

— Опять ты за старое, — сказал Василий Алексеевич, — опять эти скиты в голове.

— Барин мой дорогой, отпусти ты меня хоть на месяц на один.

Сухоруков покачал головой.

— Не понимаю, — проговорил он, — с чего тебя в эти раскольничьи скиты тянет?

— Оказия такая вышла, барин мой милый. Вчера моя крестная мать оттуда приехала, она маменьки моей свояченица. У нее и лошади свои, зовет погостить… Очень уж хочется мне помолиться, тамошнего христа повидать…

— Христа! Какого Христа?.. — не без удивления спросил Сухоруков.

— А такой у них Христос объявился, — отвечала Машура, — божественный человек; чудеса он творит. Отпустишь меня, жалеть не будешь… Я у него об тебе похлопочу. Он твою болезнь вылечит…

— Спасибо за хлопоты, — сказал Василий Алексеевич, — и без него вылечусь… У меня своя вера есть…

— Крестная мать говорит, что тот бог, который у них, совсем особенный…

— Да чего ты взбеленилась к этому особенному богу?..

— Не взбеленилась я, а мне вроде как бы указание было, — таинственно проговорила Машура.

Сухоруков большими глазами смотрел на гостью. «И у нее своя душевная работа идет», — подумалось ему. Он увидал сейчас в Машуре большую перемену. Матовое лицо с черными бровями и длинными ресницами было серьезно и строго. Глаза словно потемнели. От прежней вакханки не осталось и следа.

— Ты говоришь, было тебе указание… Какое указание? — спрашивал Сухоруков.

— Вы, барин, будете смеяться…

— Не буду я смеяться… чего ты прячешься.

— Напрасно я только начала, — упиралась Машура.

Сухоруков не унимался, стал настаивать. Наконец он добился. Машура рассказала все.

— Ты помнишь, барин дорогой, — начала она, — какие у меня страшные раньше сны были. Я всегда была такая. Все меня нет-нет и потревожит… либо сны вижу, либо что наяву чудится. И вот, после этих злых снов ко мне теперь другое стало приходить… стала приходить радость большая… Третьего дня пошла я за грибами рано утром… Утришко было чудесное… Такое было утро, что никогда его не забуду. Стало солнышко всходить; все словно золотом покрылось. Вышла я на поляну. Стою, любуюсь… Сладость какая-то меня взяла, и стала я чувствовать, что начинаю от радости кружиться, и вдруг чувствую, что поднимаюсь с земли… Мне кажется, что меня поддерживает что-то… Все кругом меняется… Леса, поля, горы. Все будто плывет, и чудится мне, что возношусь я все выше и выше и там в небесах несусь… И вижу такой свет, такой свет!..

— Потом я опомнилась… опять на поляне стою… После этого видения домой пришла и что же вижу? Дома у нас моя крестная мать сидит, Таисой ее зовут, она только что приехала и, что самое удивительное, меня Таиса такими словами встречает: наш Христос тебе, говорит, кланяться велел. В скит тебя зовет. К нам, Маша, поедем, погостишь у нас…

— Да кто же этот ваш чудотворец? — допытывался Сухоруков. — Откуда он? Как его зовут?

— Таиса наказывала мне об нем не болтать… Даже матери не говорить. Ты никому не скажешь, коли открою? — сказала с некоторым страхом Машура.

— Конечно, не скажу. И чего ты боишься, право, не понимаю.

— Это Ракеев Максим Васильевич, чернолуцкий купец, — таинственно объявила Машура. — Вроде как Христос, как Бог настоящий…

— Странные новости от тебя я слышу, — произнес после некоторого молчания Сухоруков.

И надо сказать, что все, что Василий Алексеевич услыхал от Машуры, получило для него теперь особое значение. Машура стояла перед ним в новом освещении; он смотрел на нее совсем иными глазами.

— Так отпустишь меня с Таисой в скит ихний? — продолжала приставать Машура.

Кончилось тем, что Сухоруков не смог ей отказать. Он согласился. Она простилась с барином и, счастливая, отправилась на свой хутор.

Приехавшая издалека в Отрадное крестная мать Машуры, Таиса, была бездетная вдова. Она жила уже два года в глухих чернолуцких лесах. Местность, где она теперь пребывала, находилась более чем за двести верст от Отрадного. Таиса была старой приятельницей Евфросиньи и приехала к ней не без цели. Таиса давно знала Машу, дочь Евфросиньи, и любила ее. Было время, когда Таиса жила близко от Отрадного вместе со своим мужем, который был казенным крестьянином в соседней волости. Таиса тогда часто навещала Отрадное, крестила у Евфросиньи единственную дочь и взялась даже учить девочку грамоте, когда та подросла. Сама же Таиса наторела грамоте еще в молодости у дьячка; она имела большое тяготение читать духовные книги. Дочь Евфросиньи Машура, в свою очередь, любила крестную и с восторгом всегда слушала, как та ей рассказывала интересные эпизоды из жизни святых. Машура оказалась способной в учении, но скоро его пришлось прекратить. С потерей мужа бездетная Таиса ушла в чернолуцкие леса и предалась там «духовному житию» в одной сектантской общине. После ухода Таисы и поселения в общине к ней дошла весть, что Маша, которой было тогда уже семнадцать лет, стала жить «в грехе» с молодым отраднинским барином, что он взял ее за красоту в полюбовницы и поселил с матерью у себя на хуторе.

У Таисы явилось желание во что бы то ни стало вызволить Машуру из крепостного состояния, вызволить ее из того греха, в который она попала. «Можно будет, — думалось ей, — выкупить Машу у господ Сухоруковых». Такие выкупы у сектантов делались в те времена нередко. Деньги на это давались добрыми людьми, поддерживавшими сектантские общины. Надо было только самой Таисе сначала укрепиться в общине; кроме того, надо было заманить Машу к себе на побывку. Все это пока ладилось, планы Таисы начали осуществляться. За те два года, что Таиса основалась в общинной обители, ее там оценили — оценили ее благочестие и грамотность; она была сделана «духовницей». На нее было возложено привлекать в общину молодых девиц, способных на духовные подвиги. И вот теперь она повезет к себе крестницу, она приручит ее там… А деньги они для выкупа найдут. Максим Васильевич Ракеев поможет.

Ракеев жил на границе лесной чернолуцкой глуши в небольшом селении Виндреевке на берегу реки Роски, бравшей свое начало в чернолуцких лесах. По этой реке и по ее маленьким притокам,