Профессор Эзека, сидевший нога на ногу, хмыкнул, покачал головой.

— Но лишь благодаря белым вы осознали себя как игбо. Национальная идея игбо появилась, чтобы противостоять господству белых. Поймите, племя сегодня — точно такой же продукт колониализма, как государство и раса. — Сняв левую ногу с правой, профессор Эзека забросил правую на левую.

— Национальная идея игбо существовала задолго до белых! — закричал Хозяин. — Расспросите старейшин в родной деревне о вашей истории!

— Вся беда в том, что Оденигбо — националист до мозга костей, надо его утихомирить, — сказала мисс Адебайо. И изумила Угву до крайности: вскочила со смехом, подошла к Хозяину и зажала ему рот рукой. И простояла, как показалось Угву, целую вечность, прилепив ладонь к губам Хозяина. Угву представил, как на ее пальцах остается слюна Хозяина вперемешку с бренди. Ошеломленный, он собрал осколки бокала. А Хозяин сидел как ни в чем не бывало, покачивая головой, будто находил эту сцену очень забавной.

С той поры мисс Адебайо стала совсем невыносимой и все больше походила на летучую мышь: острая мордочка и цветные платья, хлопающие вокруг нее крыльями. Угву подносил ей бокал в последнюю очередь, а когда она звонила в дверь, не спешил открывать, долго и тщательно вытирая руки кухонным полотенцем. Он боялся, что мисс Адебайо выйдет за Хозяина замуж, приведет в дом горничную йоруба, Уничтожит его грядку с зеленью и станет указывать, Что готовить. Боялся, пока не услышал разговор Хозяина с Океомой.

— Домой она сегодня явно не торопилась, — говорил Океома. — Nwoke m,[14] так ты точно не хочешь с ней переспать?

— Не болтай чепухи.

— Не бойся, в Лондоне никто не узнает.

— Послушай…

— Знаю, она не в твоем вкусе. И вообще ума не приложу, что женщины в тебе находят.

Океома засмеялся, и у Угву отлегло от сердца. Он не хотел, чтобы мисс Адебайо — или другая женщина — водворилась в доме и нарушила привычный ход их жизни. Иногда по вечерам, когда гости расходились раньше обычного, Угву устраивался на полу в гостиной и слушал рассказы Хозяина. Говорил Хозяин обычно о чем-то мудреном, словно из-за бренди забывал, что Угву — не один из его гостей. Но Угву было все равно, лишь бы слушать его густой голос, плавную речь, пересыпанную английскими словами, смотреть, как поблескивают толстые стекла очков.

Угву служил уже четыре месяца, когда однажды Хозяин объявил:

— На выходные ко мне приезжает особенная гостья. Особенная. В доме должна быть чистота. Все блюда я закажу в университетском клубе.

— Но, сэр, я и сам могу приготовить, — вскинулся Угву, почуяв неладное.

— Она вернулась из Лондона, друг мой, и любит рис, приготовленный по-особому. Кажется, жареный. Вряд ли у тебя получится как надо. — Хозяин направился к двери.

— Получится, сэр, — горячо заверил Угву, хотя впервые услышал про жареный рис. — Можно я приготовлю рис, а вы принесете курицу из университетского клуба?

— Вот оно, искусство переговоров! — произнес по — английски Хозяин. — Ладно уж, готовь рис.

— Да, сэр.

В тот день Угву вымыл полы и вычистил туалет, как всегда, старательно, но Хозяин сказал, что в доме грязно, сбегал еще за одной банкой порошка для ванны и спросил сердито, почему грязь между плитками. Угву вновь принялся драить. С него градом катил пот, рука заныла от усердия. В субботу, стоя у плиты, он злился: никогда еще Хозяин не жаловался на его работу. А всему виной гостья — такая, видите ли, особенная, что он, Угву, недостоин для нее стряпать. Подумаешь, только что из Лондона!

Когда в дверь позвонили, Угву выругался про себя: чтоб ты дерьма объелась! Раздался громкий голос Хозяина, по-детски радостный, потом — тишина, и Угву представил Хозяина в обнимку с той уродиной. Но, услышав ее голос, застыл как вкопанный. Он-то думал, что Хозяин говорит по-английски лучше всех, что с ним никто не сравнится — ни профессор Эзека, которого почти не слышно, ни Океома, говоривший на английском с интонациями и паузами игбо, ни Патель, бубнивший под нос. Даже белому профессору Леману далеко было до Хозяина. Английский в устах Хозяина звучал как музыка, но то, что исходило из уст гостьи, было чудом. Язык высшей пробы, блестящий, благородный; так говорят дикторы по радио — плавно и отчетливо. Она будто нарезала острым ножом ямс: каждое слово, как каждый ломтик, — само совершенство.

— Угву! — позвал Хозяин. — Принеси кока-колу!

Угву вошел в гостиную. От гостьи пахло кокосом.

Угву поздоровался еле слышно, не поднимая глаз.

— Kedu?[15] — спросила она.

— Хорошо, мэм.

Угву так и не взглянул на нее. Пока он откупоривал бутылку, Хозяин что-то сказал, и гостья засмеялась. Угву приготовился налить ей в бокал холодной кока — колы, но она прикоснулась к его руке:

— Rapuba, не беспокойся, я сама.

Ладонь ее была чуть влажная.

— Да, мэм.

— Твой хозяин рассказывал, как чудесно ты за ним ухаживаешь, Угву — Ее игбо звучал мягче, чем английский, и Угву был разочарован, услыхав, как непринужденно лилась ее речь. Уж лучше бы она изъяснялась на игбо с трудом; Угву не ожидал, что безукоризненный игбо может соседствовать со столь же безупречным английским.

— Да, мэм, — промямлил он, по-прежнему глядя в пол.

— Чем ты нас угостишь, друг мой? — спросил Хозяин, хотя и так знал. Голос у него был такой сладкий, что аж противно.

— Сейчас несу, сэр, — ответил Угву по-английски и сразу пожалел, что не сказал по-другому: «Сию минуту подам». Красивее прозвучало бы, и она обратила бы внимание. Накрывая в столовой, Угву старался не оборачиваться в сторону гостиной, хотя оттуда долетал ее смех и голос Хозяина с новыми, неприятными нотками.

Только когда Хозяин и гостья садились за стол, Угву решился на нее взглянуть. Овальное лицо, гладкая кожа удивительного цвета — как земля после дождя, глаза большие, но не круглые, а сужающиеся к уголкам. Неужели она ходит и разговаривает, как все другие прочие? Ее место — в стеклянном ящике вроде того, что у Хозяина в кабинете, тогда люди могли бы любоваться плавными изгибами ее пышного тела, ее длинными, до плеч, волосами, заплетенными в косички с пушистой кисточкой на кончике. Она часто улыбалась, показывая зубы, такие же ярко-белые, как белки ее глаз. Угву, наверное, целую вечность стоял и таращился на нее, пока Хозяин не сказал:

— Это не самое удачное блюдо Угву. Он делает отличное рагу.

— Рис пресный, но лучше уж пресный, чем невкусный. — Она улыбнулась Хозяину и обратилась к Угву: — Я научу тебя правильно готовить рис, почти без масла.

— Да, мэм, — кивнул Угву.

Не зная, как готовить жареный рис, он просто поджарил его на арахисовом масле, втайне надеясь, что от такого угощения оба сразу побегут в туалет. Зато теперь он мечтал приготовить первоклассный обед — вкусный рис джоллоф[16] или свое фирменное рагу с аригбе, — чтобы показать ей свое искусство. Угву нарочно медлил с мытьем посуды, чтобы плеск воды не заглушал ее голос. Подавая им чай, он несколько раз перекладывал печенье на блюдце, чтобы подольше задержаться и послушать ее, пока Хозяин не поторопил его: «И так хорошо, друг мой». Звали ее Оланна. Но Хозяин произнес ее имя всего однажды; он все время называл ее нкем, «моя женщина». Они обсуждали ссору между премьерами Севера и Запада, и вдруг Хозяин проронил: подождем, пока ты переедешь в Нсукку, ведь осталось всего несколько недель. Угву затаил дыхание. Уж не ослышался ли он? Хозяин, смеясь, продолжал: «Но мы будем жить здесь вместе, нкем, а квартиру на Элиас — авеню ты тоже можешь оставить».

Она переедет в Нсукку. Она будет жить в этом доме. Угву отошел от двери и уставился на кастрюлю