сказала, что тоже ничего подобного не чувствует. Оденигбо посмеялся: мол, как ни крути, дать жизнь ребенку в нашем несправедливом мире — вопиюще буржуазный поступок. Так и сказал: «вопиюще буржуазный поступок»… Нелепые слова, бесконечно далекие от истины. Но ведь и она до сих пор всерьез не задумывалась о ребенке; новое, доселе не знакомое чувство молнией обожгло ее. Хотелось ощутить внутри живую тяжесть ребенка, его ребенка.

Вечером, услышав звонок, Оланна вылезла из ванны и, завернувшись в полотенце, пошла открывать. Оденигбо держал в руках газетный сверток с суйи;[51] Оланна с порога учуяла пряный, дымный аромат.

— Все еще злишься? — спросил Оденигбо.

— Да.

— Одевайся, поедем домой. Я поговорю с мамой.

От него пахло бренди. Он вошел в дом, положил на стол сверток, и во взгляде покрасневших глаз мелькнула беззащитность, которая обычно так хорошо пряталась под маской уверенности и многоречивости. Что ж, и ему знаком страх. Он обнял ее, она уткнулась лицом ему в шею и тихо сказала: «Нет, не надо. Останься».

Когда мать Оденигбо уехала, Оланна вернулась к нему. Угву встретил ее словами: «Простите, мэм», как будто и он был в ответе за поступок Матушки. Теребя карман передника, он продолжил:

— Вчера вечером, когда Матушка с Амалой уехали, я видел черную кошку. Возле гаража. — Угву помолчал. — Черная кошка означает зло.

— Неужели.

— Матушка грозилась пойти к дибии в деревне.

— По-твоему, дибиа подослал черную кошку, чтобы та нас покусала? — рассмеялась Оланна.

— Нет, мэм. — Угву скрестил руки на груди и понурился. — У нас в поселке был случай, мэм. Младшая жена пошла к дибии за ядом, чтобы отравить старшую жену, и в ночь, когда та умерла, перед ее домом видели черную кошку.

— Думаешь, Матушка раздобудет у дибии яду и отравит меня?

— Она хочет разлучить вас с Хозяином, мэм.

Серьезность Угву тронула Оланну, но его суевериям она потакать не собиралась.

— Это была просто соседская кошка, Угву. Матери Хозяина никакое зелье не поможет, нас ничто не разлучит.

Угву вернулся на кухню. Посмотрев ему вслед, Оланна задумалась над собственными словами. «Нас ничто не разлучит». В колдовское зелье и прочие бредни она, разумеется, не верила, но боялась за свое будущее с Оденигбо. Ей хотелось надежности. А сейчас она с радостью окунулась в прежнюю жизнь, их жизнь — лекции, теннис, полный дом друзей. Обычно гости собирались по вечерам, и Оланна удивилась, когда однажды, через неделю после ее возвращения, в дверь позвонили в обед. На пороге стоял Ричард.

— Здравствуй, — сказала Оланна, впуская его. Он был очень высок ростом, и, лишь задрав голову, она могла увидеть его лицо и глаза, синие, как море в штиль, и волосы, накрывшие лоб.

— Вот. Это для Оденигбо. — Ричард протянул книгу. Оланне нравилось, как он произносил «Оденигбо», старательно нажимая на ударный слог. Он избегал ее взгляда.

— Присядешь? — предложила Оланна.

— Спешу, к сожалению. Надо успеть на поезд.

— Едешь в Порт-Харкорт, к Кайнене? — Оланна не знала, зачем спросила, ведь и так ясно.

— Да. Каждые выходные к ней езжу.

— Привет ей от меня.

— Хорошо, передам.

— Я ей звонила на той неделе.

— Да, она говорила. — Ричард по-прежнему стоял в дверях. Он метнул на Оланну взгляд, но тут же отвел глаза и залился краской. Оланне был знаком этот взгляд, в котором читалось восхищение ее красотой.

— Как твоя книга?

— Движется. Просто невероятно, до чего сложны некоторые орнаменты, это настоящее искусство… Нет, не буду тебя утомлять.

— Что ты, очень интересно! — Оланна улыбнулась. Застенчивость Ричарда нравилась ей. Хотелось задержать его хоть ненадолго. — Попросить Угву принести чин-чин?[52] Он с утра приготовил, пальчики оближешь!

— Спасибо, но мне пора. — Однако уходить Ричард не спешил. Откинул волосы, они упрямо вернулись на лоб.

— Ладно. Тогда счастливого пути.

— Спасибо. — Ричард мялся на пороге.

— Ты на машине? Ах да, вспомнила, на поезде!

— Да, на поезде.

— Счастливо добраться.

— Спасибо. Ну, я пошел.

Посмотрев вслед его машине, Оланна долго еще стояла в дверях, глядя на красногрудую птаху, опустившуюся на газон.

Утром Оденигбо разбудил ее, взяв в рот ее палец. Оланна открыла глаза. Дымные лучи рассвета лились сквозь занавеску.

— Если не хочешь за меня замуж, нкем, тогда давай родим ребенка, — сказал он.

Высвободив палец, Оланна села на кровати и внимательно посмотрела на Оденигбо — широкая грудь, припухшие со сна глаза, — чтобы убедиться, что не ослышалась.

— Родим ребенка, — повторил он. — Девочку, похожую на тебя. Назовем ее Обиануджу — наше продолжение.

Оланна хотела выждать, пока исчезнет осадок от приезда его матери, но Оденигбо будто угадал ее желание. Оланна смотрела на него изумленно. Вот что значит любовь — цепочка чудесных совпадений.

— Или мальчика… — сказала она.

Оденигбо притянул ее к себе, и они легли рядом, не касаясь друг друга. В саду хрипло кричали черные дрозды, объедавшие папайю.

— Пусть Угву принесет нам завтрак в постель, — предложил Оденигбо. — Или у тебя сегодня воскресная служба?

Он улыбался нежно, чуть снисходительно; Оланна провела пальцем вдоль его нижней губы, там, где мягкий пушок. Оденигбо всегда шутил, что она путает веру со светской жизнью, потому что в церкви она бывала лишь на благотворительных собраниях, после которых, взяв с собой Угву, ездила немощеными дорогами по окрестным деревушкам раздавать ямс, рис, старую одежду.

— Сегодня никуда не иду, — ответила Оланна.

— Вот и славно. Нам предстоит большое дело.

Оланна прикрыла глаза, потому что он оказался на ней и, двигаясь сначала размеренно, потом все неистовей, шептал: «У нас будет чудное дитя, нкем, чудное дитя». «Да, да, да», — шептала в ответ Оланна. Ей было радостно при мысли, что на ее теле — его пот, а на его теле — ее пот. Когда он выскользнул из нее, она, скрестив ноги, глубоко задышала, словно движение легких могло ускорить зачатие. Но Оланна знала, что дитя они не зачали. Внезапная мысль, что с ней может быть что-то не так, сковала ее, наполнила страхом.

Ричард медленно ел перцовую похлебку. Выловив ложкой кусочки потрохов, поднес стеклянную миску к губам и стал пить бульон. Из носа текло, кровь прилила к щекам.

— Надо же, Ричард съел и не поморщился! — удивился сидевший рядом Океома.

— Ха! А я-то думал, наш перец не для вас, Ричард! — крикнул с другого конца стола Оденигбо.

— Даже я его есть не могу, — вставил еще один гость, преподаватель экономики из Ганы, чье имя