Не будете ли вы так любезны прийти ко мне в контору с моим удостоверением? Заодно увидите мою контору,- пригласил я его.

– Хорошо, я буду к пяти часам в вашем районе и зайду к вам,- ответил служитель.

В пять часов он пришел. Старый служащий, с мизерным жалованьем, обремененный большой семьей. Таким оказался он после часовой беседы со мной, в течение которой мы основательно подружились. Получив перед уходом от меня пятьдесят лир за услуги, он усиленно жал мне руку и сказал:

– Будьте спокойны, господин Овсепьян, я вижу, что вы – богатый купец, и скажу консулу все, что полагается. Насчет полиции также не беспокойтесь. Отныне консульство за вас будет ручаться. Всегда я буду рад помочь вам, чем могу.

Я его тоже благодарил и пригласил заходить почаще. Прошла еще неделя. Однажды пришел ко мне один из моих секретных агентов.

– Господин Овсепьян, я вас очень уважаю, но, признаться, у меня семья, и я больше не могу рисковать работать для вас. Я узнал из достоверных источников, что секретная полиция усиленно интересуется вашей личностью, и предупреждаю вас.

– Ну, что же, спасибо за предупреждение. Давайте расстанемся друзьями,- прощался я с ним.

Итак, нужно действовать. 'Дальше с огнем играть опасно',- решил я. Нужно во что бы то ни стало выехать из Турции. Но куда? Конечно, туда, где больше всего гарантий от большевиков. Где больше русских, где сейчас нашел приют Беседовский, порвавший с парижским полпредством. В Париж, откуда я смело и открыто могу сказать все, что накопилось в душе.

Я вызвал по телефону служителя персидского консульства, который уже был со мной на положении друга.

– Я хочу поехать на один месяц по торговым делам в Париж, не поможешь ли ты получить мне визу? – спросил я его.

– С удовольствием. Французы никому в визе не отказывают. Давайте поедем во французское консульство хоть сейчас,- предложил он.

Взяв машину, мы поехали на такси. Несмотря на толпу посетителей, мы быстро попали к консулу и через

четверть часа вышли из консульства с готовой визой.

Еще два дня на сборы, и в четверг 19 июня я погрузился на пароход 'Тадла', шедший в Марсель. Еще вчера я имел свидание с Этингоном-Наумовым, который передал мне, что Москва удивляется моему длительному молчанию и требует присылки материалов. Я обещался встретиться с ним в субботу и передать почту для Москвы. Сегодня я уже на пароходе. Еще несколько минут – и прощай Стамбул с твоими прекрасными берегами и всем пережитым мною здесь за эти девять месяцев. В субботу вечером, когда Наумов будет ждать меня на мосту Галаты с почтой для Москвы, я уже буду у Неаполя.

Пароход тронулся и медленно отошел из Галаты, с того места, куда я прошлой осенью причалил, как резидент ГПУ, как защитник диктатуры Сталина. Теперь я отъезжал, как эмигрант, как враг этой диктатуры. Мы вышли в Мраморное море. Всю ночь я не спал. Я все еще боялся погони, пока пароход был в турецких водах. Но вот начало рассветать. Вдали показались контуры Пирея146. Мы были уже в Греции. Я стоял на борту и смотрел на приближавшийся берег. Нет больше непосредственной опасности. Я вынул из кармана револьвер, с которым я не расставался со дня революции в России. Посмотрел в последний раз на своего верного долголетнего спутника и медленно, с сожалением, разжал пальцы. Он отвесно по борту нырнул в темно-синее зеркальное море.

Прощай, ты мне больше не нужен.

Когда я сидел в редакции 'Последних новостей'147 в Париже и разговаривал с журналистами, то один из них спросил меня – не боюсь ли я, что ГПУ расправится со мной? На это я, помню, ответил, что непосредственная опасность грозит мне до тех пор, пока я не опубликовал своей книги, а потом мне будут мстить лишь при удобном случае.

Зная великолепно нравы и обычаи ГПУ, я сделал такой вывод и не ошибся.

Спустя три месяца после разрыва с ГПУ, уже проживая в Бельгии, я получил из Парижа одно за другим два письма от некоего Измаила Гаджиани, в которых он просил встречи со мной по важному делу.

С Гаджиани я еще в родном городе учился в одной гимназии. Затем, уже в годы революции, когда я был резидентом ГПУ в Мешеде, один из его братьев работал секретно для меня. Наконец, с самим Измаилом я в период пребывания в Москве, где он имел коммерческую контору, не раз встречался и знал, что он является секретным агентом контрразведывательного отдела ГПУ.

Итак, получив его письма, я предположил, что его приезд в Париж был связан с делами ГПУ, и, приняв соответствующие предосторожности, согласился встретиться с ним в Брюсселе.

Встретились мы на одной из главных улиц, как два брата, и тут же зашли в одно из бесчисленных кафе поговорить по душам.

– У меня имеются для тебя два письма,- начал Гаджиани,- но прежде чем передать их тебе, я хочу спросить тебя, что значат твои статьи в 'Последних новостях'?

– Как что? Это началась печататься моя книга о работе ГПУ,- ответил я.

– Да что ты, в самом деле, порвал с ГПУ, что ли? – недоумевающе спросил Гаджиани.

– Давай лучше мои письма. Почитаем, а потом поговорим на эту тему,- сказал я, почувствовав что-то неладное и желая из писем предварительно узнать в чем дело, дабы знать, какой тон взять с Гаджиани.

Гаджиани передал мне письма. Одно из них было написано по-армянски, а другое на персидском языке.

В первом письме, датированном 25 июля, было буквально следующее:

'Дорогой Стон (мой псевдоним в Константинополе)!

Давно ничего не пишешь. Наверное, еще не имеешь связи. Из Константинополя также много не писал. Теперь ты, наверное, еще меньше времени будешь иметь, что бы писать мне. Ты теперь находишься в таком месте, куда очень стремился попасть.

Моего посланца ты должен знать. Он хороший и преданный парень. 'С' с ним отправил мне письмо, в котором пишет, что заместитель 'Старика' очень рад, что мы стоим на нашем посту, и довольны нашей работой. Ты помнишь, что ты говорил, что только армяне могут хорошо работать. Если 'Старик' на тебя очень полагался, то теперь вновь назначенным нужно доказать, что мы можем делать еще более крупные дела.

Наша 'торговля' идет хорошо. 'Короткого' отправили обратно; 'Красивый' останется несколько месяцев, затем уедет. Ожидаем новых.

Скоро я приготовлюсь ехать туда, о чем мы с тобой много думали, и, как я говорил, я буду там первым. Почти все готово. Еду один. От 'Бороды' отошел. Увидимся – расскажу почему.

Мой посланец, как видно, назначен для связи между такими, как мы. С ним ты можешь написать несколько слов. У тебя очень интересная работа, и ты о ней мечтал. И если сумеешь провести… Последнее время 'Заря' хорошего мнения о тебе и верит, что эту работу ты сделаешь лучше, чем все другие.

Мне кажется, что 'Заря' устал и хочет вернуться. 'С' пишет, что есть новости о партийной жизни. Мы тоже, как ты, очень поздно узнаем об этом. Не знаю, как гы, но мы кое-когда читаем наши газеты. Нам дает 'М', с которым мы встречаемся в неделю раз.

Скоро, вероятно, с тобой систематически свяжутся, и мы надеемся переписываться с тобой.

Я очень бы хотел также попасть в 'П', конечно, сейме не пустят. Поеду, приеду, посмотрим.

Привет, пожелания здоровья и удачи. К.'

Подписано письмо было К. Кеворкяном, если читатгель помнит, одним из моих помощников в Москве.

Прочитав письма, я сразу понял игру ГПУ. Узнав через агентуру в Париже о том, с каким недоверием я был встречен в Париже, что было естественно после моей десятилетней работы в ЧК, ГПУ решило этими