Даже грохот аплодисментов не смог отвлечь Хофманна от мучительных размышлений — как же его «охраннику» удалось так быстро выбраться из отеля? Но все эти размышления беспредметны — был факт: ему не удалось попасть на вокзал «Виктория», потому что при выходе из гостиницы он обнаружил этого кэгэбэшного архаровца. Нужно было оторваться от него, но незаметно. Он не должен заметить, что от него стараются избавиться преднамеренно. В запасе у Хофманна было еще четыре дня: сегодня вторник, а в воскресенье у него рейс на Москву. Появилось непредвиденное обстоятельство — его узнал этот англичанин. Но никаких последствий эта встреча не должна иметь — больше попадаться ему на глаза нельзя. Что-то операция день ото дня становится все сложнее, подумал он, вставая с кресла и пробираясь к выходу из театра. На улице все еще было тепло. Нигде не задерживаясь, Хофманн отправился в гостиницу.

— После обеда я хотел бы поговорить с тобой об этом твоем приятеле из Лейпцига, — шепнул Эдвард брату на ухо. Он поставил свой недопитый «Скрюдрайвер» на столик. Все поднялись. В затемненном баре «Бентли» было уютно и малолюдно — они пришли обедать пораньше, до основного наплыва посетителей. Винсент с любопытством посмотрел на бокал, поставленный братом на стол.

— Слушай, Эдвард! У тебя всегда есть чему поучиться. Ради Бога — что это ты пил?

— О! Это «Клондайк» — кальвадос, сухой французский вермут и «Ангостура». Еще добавляется лед, одна маслина и кусочек лимонной цедры. Они это делают здесь отлично. Попробуй!

Винсент улыбнулся. Пьер и Клаудиа допили свой фруктовый сок, и все направились за метрдотелем по узкой лестнице в верхний зал. В зале были заняты еще только три столика. Метрдотель провел их к столу у окна. Еще только рассаживались, как появился седовласый приветливый официант со своим не менее солидным напарником. Подали меню: Эдвард лишь мельком пробежал его.

— Рекомендую в качестве закуски устриц. Потом омары или дуврский морской язык — лучше, чем здесь, вам нигде не приготовят!

Он откинулся в кресле и стал рассеянно смотреть в окно, предоставив своим сотрапезникам муки выбора. Винсент бывал несколько раз в «Бентли». И хотя не считался, как Эдвард, завсегдатаем, имел представление о первоклассной кухне этого ресторана и на все лады расхваливал друзьям и знакомым ее достоинства.

— Я себе позволю еще один аперитив — «Мартини бьянко», — объявил он улыбаясь.

Эдвард приподнял бровь и покачал головой.

— А я не буду, спасибо. А что ты будешь есть?

— Шотландские летние устрицы, а потом — омар «Термидор», а ты?

— Как обычно — полдюжины устриц, а потом морской язык по-гречески. А вы? — он обратился к Пьеру и Клаудии. Эти двое были больше заняты друг другом, чем изучением меню, и почти без колебаний объявили, что Клаудиа последует примеру Эдварда, а Пьер присоединяется к Винсенту, но без аперитива. Пока брат развлекал молодых людей легким необязательным разговором, Винсент наслаждался своим «Мартини» со льдом. Солнечные лучи окутали его обволакивающим теплом, он слегка разомлел и расслабился. Он даже ненадолго забыл о постоянно мучивших его в последнее время ночных кошмарах. Вот и прошедшая ночь была не лучше. Ему приснился его дом, он его сразу узнал во сне. В дверь позвонили. Когда он спустился по лестнице вниз и открыл ее, на пороге стоял Ханнес Хофманн. Но не тот, которого он видел днем, а сильно изменившийся, усталый, старик лет семидесяти. Винсент пригласил его войти: и пока они поднимались по лестнице, он обратил внимание, что дом тоже вдруг страшно изменился: все обветшало, всюду паутина, многолетняя пыль, будто в доме никто не жил и не прибирался. А на площадке второго этажа их ждала женщина — и Винсент, вглядевшись, понял, что это не Патриция, а Жанетт. Но не молодая темноволосая женщина, а сгорбленная, седая, изможденная старуха. Винсент оцепенел от ужаса и проснулся от собственного крика. Поглаживая его по голове успокаивающими касаниями, Патриция что-то трогательно говорила. Но Винсенту так и не удалось снова уснуть. Вот и сейчас опять все вспомнилось; он отогнал навязчивое видение и допил бокал.

Официанты подали закуску, и все четверо с удовольствием, с прихлюпыванием принялись поглощать устриц. Морской язык, сваренный в винном соусе с чесноком, помидорами, грибами, луком и ямайским перцем привел Клаудиу в восхищение. Не меньший восторг вызвал у Пьера омар в сырно-горчичном соусе. Разговор пошел о ресторанах и национальных кушаниях, о путешествиях. В центре беседы оказался Пьер. Лондон был одним из последних пунктов его путешествия вокруг света, оплачиваемого его родителями. Это была премия родителей — известного торговца автомобилями Чарльза Таннера и его жены, Дениз, владелицы сети косметических салонов, за успешную сдачу экзаменов на диплом зубного врача. Вернувшись в Европу, Пьер, прежде чем приступить к работе в клинике Рене Декарт в Париже, решил навестить своих многочисленных друзей. Полгода еще в запасе, так что, когда брат Роберт и сестра Жанетт закончат учебу в Базеле, они еще успеют напоследок повеселиться в Париже, как в добрые старые времена.

Со стола убрали. Пьер и Винсент заказали себе на десерт салат из свежих фруктов, а Клаудиа и Эдвард — сыр, точнее «Стилтон», и в завершение всем по чашке кофе. Когда принесли «Стилтон», Клаудиа в восхищении захлопала в ладоши. Довольные произведенным эффектом, обходительные официанты поставили на стол огромный круг сыра и, улыбаясь, удалились. Клаудиа и Эдвард могли, не стесняясь, орудовать ложками всласть. Когда Эдвард заметил, что Клаудиа полностью поглощена восхитительным голубоватым мерцанием сыра, а Пьер, в свою очередь, захвачен поеданием глазами Клаудии, он с улыбкой повернулся к брату.

— Ты вчера упомянул одну акварель, что висит у тебя в библиотеке. Но у тебя в библиотеке много чего висит — да и не только там — я что-то не могу припомнить, какую картину ты имел в виду?

— Ты бы лучше стал разбираться в живописи, если бы прислушивался к моему мнению. Две недели