— Да, но что...

— Войдите сюда вместе с вашей дочерью!

Комиссар показал на комнату Хохотушки, где уже находился Родольф:

Ободренные его присутствием, Морель и Луиза, удивленные и смущенные, вошли в комнату гризетки вслед за комиссаром. Тот закрыл дверь и, сдерживая волнение, обратился к гранильщику.

— Я знаю, что вы честны и у вас горе, поэтому с большим сожалением должен сказать вам, что именем закона я арестую вашу дочь.

— Все открылось!.. Я погибла! — воскликнула перепуганная Луиза и бросилась в объятия отца.

— Что ты говоришь?.. О чем ты говоришь? — бормотал пораженный Морель. — Ты сошла с ума... Погибла?.. Арестовать тебя?.. За что?.. Кто может тебя арестовать?

— Я, именем закона! — И полицейский комиссар показал ему свою перевязь.

— О, я несчастная, несчастная! — вскричала Луиза, падая на колени.

— Как это, именем закона? — бормотал ремесленник, чей разум, потрясенный ночной трагедией, начал мутиться от этого нового удара. — Зачем забирать мою дочь именем закона? Я отвечаю за Луизу, отвечаю... Это дочь моя, достойная дочь... не правда ли, Луиза? Как? Арестовать тебя, когда наш добрый ангел вернул тебя нам, чтобы утешить за смерть моей маленькой Адели? Да полно, все это неправда! И потом, господин комиссар, при всем уважении, арестуют только преступников, вы слышите? А Луиза, моя дочь, не преступница. Ну конечно, ты видишь, дитя мое, он ошибается... Мое имя Морель, другого Мореля нет, а тебя зовут Луиза, есть только одна Луиза, вот так. Видите ли, господин комиссар, это ошибка, наверняка ошибка!

— К сожалению, никакой ошибки нет!.. Луиза Морель, попрощайтесь с вашим отцом.

— Вы отнимаете у меня мою дочь? Вы не смеете! — воскликнул гранильщик, обезумев от горя, и двинулся на комиссара полиции с угрожающим видом.

Родольф схватил его за руку и сказал:

— Успокойтесь, не теряйте надежды. Дочь вернется к вам; ее невиновность будет доказана; я верю, что она не совершила никакого преступления.

— В чем ее обвиняют?.. Она ни в чем не виновата! Ручаюсь вам...

Но тут он вспомнил о золотых, которые Луиза принесла, чтобы оплатить долговую расписку.

— Значит, эти деньги? — воскликнул Морель, бросая на дочь уничтожающие взгляды. — Откуда взяла ты эти деньги сегодня утром?

Луиза поняла.

— Я их не украла! — воскликнула она, и вспыхнувший румянец негодования, искренность ее голоса и жеста успокоили отца.

— Я это знал! — крикнул он. — Вот видите, господин комиссар! А она за всю жизнь не солгала ни разу, клянусь вам. Спросите всех, кто ее знает, и они вам скажут то же самое. Лгать? Для этого она слишком горда, и к тому же долговое письмо оплатил наш благодетель... А это золото, ей оно не нужно; она собиралась вернуть его тому, кто его одолжил, запретив называть его имя... Правда, Луиза?

— Вашу дочь не обвиняют в воровстве, — сказал комиссар полиции.

— Но, господи, в чем же тогда ее обвиняют? Я ее отец и клянусь вам, она ни в чем не повинна, что бы ни говорили. А я за всю свою жизнь тоже ни разу не солгал.

— Зачем вам знать об этом обвинении? — вступился Родольф, тронутый его горем. — Невиновность Луизы будет доказана; особа, которая стремится помочь вам, сумеет защитить вашу дочь... Поэтому мужайтесь! Провидение и на этот раз не оставит вас. Обнимите вашу дочь, вы скоро с ней увидитесь...

— Господин комиссар! — вскричал Морель, не слушая Родольфа. — Вы отнимаете дочь у отца, даже не говоря, в чем ее обвиняют! Я хочу все знать!.. Луиза, может, ты сама скажешь?

— Ваша дочь обвиняется в детоубийстве, — сказал комиссар полиции.

— Я... я не понимаю...

И потрясенный Морель забормотал что-то неясное.

— Вашу дочь обвиняют в том, что она убила своего ребенка, — объяснил комиссар полиции, глубоко потрясенный этой сценой. — Но то, что она совершила это преступление, еще не доказано.

— О нет, нет, этого не было! — с силой воскликнула Луиза, поднимаясь с колен. — Клянусь вам, он был уже мертв! Он уже не дышал, он был совсем холодный... Я потеряла голову, и в этом все мое преступление... Но чтобы я своего ребенка... Нет, нет, никогда!

— Твоего ребенка, несчастная? — вскричал Морель, воздевая обе руки, словно он хотел уничтожить Луизу этим жестом и этим страшным возгласом.

— Пощади, отец, пощади меня! — воскликнула Луиза. Воцарилась тяжкая, жуткая тишина, а затем Морель заговорил еще более страшным голосом:

— Уведите ее, господин комиссар, уведите эту тварь... Она мне больше не дочь...

Гранильщик хотел выйти, но Луиза бросилась ему в ноги, обхватила обеими руками его колени и, откинув голову, закричала с отчаянием и мольбой:

— Отец мой! Выслушайте меня, только выслушайте!

— Господин комиссар, заберите ее, я вам ее оставляю, — повторял гранильщик, тщетно пытаясь освободиться от рук Луизы.

— Послушайте ее! — вмешался Родольф, останавливая его. — Не будьте хоть сейчас таким безжалостным.

— И это она! Господи боже мой, она! — повторял Морель, пряча лицо в ладонях. — Обесчещенная!.. Подлая!..

— А если она приняла бесчестие, чтобы вас спасти? — тихо спросил его Родольф.

Эти слова поразили гранильщика как молния. Он посмотрел на свою заплаканную дочь, все еще обнимающую его колени. Его вопрошающий взгляд был неописуем. И вдруг он проговорил глухим голосом сквозь стиснутые от ярости зубы:

— Нотариус?

Ответ уже дрожал на губах Луизы... Она готова была сказать, но, видимо, какая-то мысль удержала ее; она опустила голову и промолчала.

— Да нет же, еще сегодня утром он хотел посадить меня в тюрьму! — засмеявшись, продолжал Морель. — Значит, это не он? О, тем лучше, тем лучше!.. Ей нечем даже оправдать свою вину, значит, я тут ни при чем, я не виноват в ее бесчестии... и могу проклясть ее без угрызений совести!..

— Нет, нет, не проклинайте меня, отец! Вам я все расскажу, только вам одному. И вы увидите, увидите, достойна ли я прощения...

— Выслушайте ее ради бога! – сказал Родольф.

— О чем она может мне рассказать? О своем бесстыдстве? Пусть расскажет всем, а я подожду...

— Сударь! — воскликнула Луиза, обращаясь к комиссару полиции. — Сжальтесь! Позвольте мне сказать несколько слов моему отцу наедине... прежде чем мы расстанемся, может быть навсегда. И перед вами я все расскажу, наш спаситель, но только вам и моему отцу...

— Я согласен, — сказал комиссар.

— Неужели у вас нет жалости? Неужели вы откажете ей в последнем утешении? — спросил Родольф Мореля. — Если вы хоть немного благодарны мне за все доброе, что я для вас сделал, не откажите вашей дочери в этой последней милости.

После минуты угрюмого и злобного молчания Морель проговорил:

— Пошли!

— Но куда? — удивился Родольф. — Рядом вся ваша семья...

— Куда? — переспросил гранильщик с горькой иронией. — Куда мы пойдем? Наверх, наверх, в мансарду... поближе к телу моей маленькой дочки... Самое подходящее место для таких признаний, не правда ли? Пошли! Посмотрим, посмеет ли Луиза лгать перед трупом своей сестренки. Идем!

И Морель с блуждающим взглядом вышел из комнаты, не оглядываясь на Луизу.

— Сударь, — тихо сказал комиссар Родольфу. — Ради бога, сократите как можете этот тягостный разговор из жалости к несчастному отцу. Вы были правы, боюсь, его рассудок не выдержит, у него и сейчас был уже взгляд безумца...

— Да, я, как и вы, опасаюсь нового и ужасного несчастья. Постараюсь, чтобы это горестное прощание