«Уродлив тот, кто ведет себя по-уродски», — сказала бы мать.
Я услышала, как Джейк входит в спальню, когда закрывала матовую дверцу душа. Мысль о том, что он так близко после стольких лет, одновременно пугала и радовала меня.
В какой-то момент отец начал спать в запасной комнате. Каждое утро он вставал и идеально заправлял постель, словно никто и не лежал на ней в прошлую ночь, словно пустая кровать ждала гостя, которого ей не суждено было дождаться. Даже я верила в это очень долго, пока, подобно матери, не начала лежать без сна по ночам и прислушиваться к звукам дома. Когда дедушкины ружья снимали со стойки, у меня в комнате было слышно, как щелкают зажимы для прикладов. По крайней мере раз в несколько месяцев я различала этот характерный звук и в начале своего последнего учебного года решила выяснить, в чем дело.
Для сентября было непривычно жарко, и влажность, казалось, лишь возрастала с наступлением темноты. Ночные звуки, доносившиеся сквозь открытые окна, помогли мне незамеченной пройти по коридору и лестничной площадке. Дойдя до свободной комнаты, я открыла дверь так тихо, как только могла.
— Возвращайся в постель, Клер, — раздраженно сказал отец.
Он смотрел на ружье, которое лежало у него на коленях, укрытых темно-синим махровым халатом.
— Папа?
Он поднял взгляд и немедленно встал.
— Это ты?
Ружье свисало с плеча, ствол смотрел вниз. За отцовской спиной виднелись смятые простыни на кровати. Подушку он принес из хозяйской спальни: рисунок наволочки совпадал с рисунком простыней на постели родителей. На столе стоял стакан с апельсиновым соком.
— Что ты делаешь? — спросила я.
— Чищу их, — ответил он.
— Чистишь их?
— Ружья такие же, как и все остальное, солнышко. Их надо чистить, чтобы они хорошо работали.
— И с каких пор ты заботишься о ружьях?
— Верно.
— Папа?
Его взгляд казался далеким. На мгновение он фокусировался на мне, а затем уплывал.
— Почему бы тебе просто не перенести сюда свои вещи? Кого ты надеешься обмануть?
— Нет, солнышко, это глупо. Я прихожу сюда иногда, когда не могу уснуть. Чтобы не беспокоить твою маму.
— Ты с ним закончил? — спросила я, показывая на ружье подбородком.
— Я могу надеяться, что ты не расскажешь об этом матери? Ружья ее отца очень дороги ей, и я не хочу, чтобы она знала, что я с ними вожусь.
— Ты же сказал, что чистишь их.
— Верно.
Он кивнул в знак согласия с самим собой, но его слова меня не убедили.
Я не могла заставить себя отойти от двери и приблизиться к нему. Мне всегда было странно видеть его в мягкой пижаме и махровом халате. Он вставал и одевался раньше меня и переодевался в пижаму уже после того, как я отправлялась спать. Изредка, когда он представал передо мной в подобном виде, я терялась. Он переставал быть отцом, которого я знала, и становился скорее конченым человеком, появляющимся время от времени с тех пор, как мне исполнилось восемь.
Он взял ружье, вернул его на стойку и защелкнул зажим, который фиксировал приклад.
— Когда-нибудь я постараюсь убедить твою маму избавиться от них.
Он подошел к изголовью постели, взял апельсиновый сок и выпил весь стакан одним махом.
— Давай я провожу тебя в постель.
Мы вышли в коридор и прошли на мою сторону дома. Я легла на свою двуспальную кровать.
— Как насчет «взмаха»? — спросил он.
И хотя этот обычай мы оставили много лет назад, я кивнула. Что угодно, лишь бы отец подольше оставался в комнате. Что угодно, лишь бы снова сосредоточился на мне.
Выключив душ, я услышала, как Джейк разговаривает в спальне. Я замерла и, пытаясь подслушать, думала о приходе миссис Касл прошлой ночью, о том, как вода сочилась из губки и бежала по моей руке, пока не достигала локтя, как капли падали с меня обратно в миску мыльной воды.
— Не знаю, сколько еще.
Я потянулась к пушистому белому полотенцу, висевшему на вешалке. Три года назад в набеге на торговый центр я купила полдюжины таких. Три для меня и три для матери. Тогда мне пришла в голову мысль, что если мы будем пользоваться белоснежными полотенцами, то внезапно станем более солнечными личностями, яркими и счастливыми, отчаянно чистыми.
— Просто корми их «Сайенс дайет» и нормальной едой в выходные. Грейс любит говядину, а Мило — барашка с рисом.
Он говорил со своей собачьей няней. Сообщал факты.
— Да, ты же знаешь, я все тебе возмещу, малыш. Просто одно старое дело, и я пока не могу уехать.
Я увидела себя обернутой покровом лжи.
«Старое дело».
Услышала, как он прощается, гудки в трубке. Я умудрилась сохранить хорошую форму, но тем не менее понимала, что в глазах всего мира, не только Джейка, я, несомненно, «старое дело». Я привыкла обращаться со своим телом как с механизмом, и ради работы, и чтобы не сойти с ума. Одновременно все больше физического ухода требовалось матери. Распорядок шел на пользу нашим отношениям. Привычки утешали лучше любви. Наверное, миссис Касл была несколько обескуражена, обнаружив, что я поддерживаю кутикулу матери в превосходном состоянии и полирую костные мозоли, пока обернутые ступни лежат на стеганой скамеечке для ног, а также, что я до сих пор потакаю вере матери в кремы от целлюлита. И это в ее-то восемьдесят восемь лет!
— Твою мать! Хелен! — услышала я вопль Джейка.
Открыв дверь, я увидела, что он держит косу. Я вынула ее из «зиплока» прошлой ночью, как будто она могла задохнуться.
— Что за… На черта ты это сделала?
Он казался шокированным этим обстоятельством больше, чем тем, что я убила мать.
— Мне нужен был сувенир, — сказала я. — Подарок на память.
— Я не могу… В смысле… О боже, — промямлил он.
Осознав, что именно держит в руке, он бросил косу обратно на мою незаправленную постель.
— Ты спала с этим?
— Я причесывала и укладывала ее каждую неделю. Я любила ее.
Стоя в полотенце, с мокрыми слипшимися волосами, я чувствовала себя униженной. Вспомнила, как мать уговаривала меня хоть чуточку поступиться своими принципами относительно отсутствия макияжа.
«Хоть капельку помады, ну пожалуйста», — сказала она, и в шкафчике моей ванной появились тюбики ярких цветов, которые она подстрекала меня купить: «Медовый иней», «Краснее красного», «Лиловая ягода».
— Мне надо одеться, — сказала я.
— Что нам с ней делать? Ты не можешь сохранить ее, — оторопело проговорил Джейк.
Коса лежала в смятых простынях.
— Знаю.
Стоя в полотенце на маленьком коврике у туалетного столика, я чувствовала себя перед ним так, как никогда прежде — уродливой. Мне хотелось позвонить Хеймишу.
— Я подожду тебя внизу. Там есть телефон? Я искал, но не смог найти.
