за порученное вам дело, и ваше право принимать решение. Тем более, что, в сущности, и Оберра и Капоэта одинаково бесперспективны, и разница между ними лишь в трудности производства работ. Но так обращаться с туземцами! Здесь-то вы уж могли довериться моему скромному опыту… Я вижу, что вы все еще не поняли ситуации, в которой очутились?

— Признаться, да. Я не нахожу объяснений непонятному бегству рабочих. Да еще тут этот… как его?.. Красный! Кто такой этот Красный?

— Ах, вы хотите узнать о Красном? А зачем, позвольте вас спросить? Зачем вам, убежденному материалисту, знать о темных суевериях древнего народа? Вы же не собираетесь извлекать из этого пользу! Ведь ваши убеждения не позволяют вам приспосабливаться к обстановке. Я расскажу вам о Красном, а вы назавтра же выступите перед нилотами с антирелигиозной лекцией… Учтите, мой бедный молодой друг, бегство рабочих — это еще не самое страшное. Если вы станете разглагольствовать с нилотами о Красном, то рискуете в одно прекрасное утро вообще не проснуться. Заключение джубского врача, между прочим, милейшего человека, будет крайне лаконичным. 'Exitus letalis',[9] - скажет он, пощупав остановившийся пульс… Но вас это не пугает, не правда ли? И вы по-прежнему хотите, чтобы я рассказал вам о Красном? Ну, вот видите, я в этом не сомневался! Белый человек всегда остается белым человеком, кто бы ни были его предки: Писарро, Кортес, полковник Лоуренс или генерал Скобелев…

Но я не расскажу вам о Красном. По крайней мере, теперь. Нужно спасать положение. Я поеду в Джубу и попытаюсь уговорить рабочих. Надеюсь, что мне это удастся. Дело прежде всего. А побеседовать мы еще успеем. Но, бога ради, не поступайте впредь столь опрометчиво. Мое влияние здесь весьма ограниченно, и я не всегда смогу прийти вам на помощь.

И, не давая мне опомниться, Пирсон поднялся из-за стола, пригладил волосы и, сняв с гвоздя шлем, вышел из комнаты. Я никогда не думал, что он может быть таким экспансивным и многословным. По- видимому, английская холодность — не что иное, как обычная сдержанность. Да и то до поры до времени. За окном взвыл стартер и затарахтел двигатель. Окутанный синим ядовитым облаком Lджипv понесся по выбеленной гравийной дороге.

А на другой день я получил телеграмму:

'Все улажено набрал новых рабочих тех же условиях буду среду Пирсон'.

— …Ну что же, если вас это так интересовало, я расскажу вам о Красном, — сказал Пирсон, когда мы встретились после его возвращения из Джубы. — Конечно, более подробные сведения вы могли бы почерпнуть из работ Ивэна Сэндерсона, Френка Меллэнда, маркиза де Шатело. Кое-что вам могли бы поведать и такие господа, как Бертен из Парижского музея или педантичный систематик Симпсон. Хотя вы, наверное, и не слыхали об этих людях?

— Да, должен признаться… Правда, мне попалась как-то на глаза одна книжка Сэндерсона… Ну да! Конечно! Я нашел ее в своем номере в день прибытия в Хартум. Она, как нарочно, раскрылась на описании болот Оберры. Интересное совпадение, не правда ли?

— Совпадение? Ну, нет! Будь я добрым протестантом, я бы счел это знамением. Но я атеист. Так, значит, вы прочли у Сэндерсона то место, где говорится о конгамато?

— Конгамато?

— Таинственный птеродактиль, живущий в болотах Джиунду и Оберры.

— Ах, это! Я счел это фантазией, описанием местных суеверий.

— Фантазией? Красный, из-за которого вы чуть было не остались без рабочих, тоже фантазия? Почему же вы так жадно ею интересуетесь? Вам скучно? Вы хотите, чтобы я развлек вас сказками?

— Вы меня неправильно поняли, мистер Пирсон. Я и без того слишком многим вам обязан. Требовать же от вас еще и сказок…

Пирсон расхохотался.

— Вы остроумный человек, Эндрью, и сразу же поставили меня на место. Теперь я вижу, что моя обидчивость была просто смешна. Единственное, что меня в какой-то мере оправдывает, это мое отношение к истории Красного. Это очень серьезная история, сэр, чтобы не сказать больше.

— Из вас бы вышел отличный автор детективов.

— Что вы этим хотите сказать?

— Вы превосходно умеете разжигать любопытство!

— Не в этом дело, Эндрью. Слишком непростая это история… У вас найдется, чем промочить горло?

— Виски-сода?

— Я не пью виски. Какой-нибудь сок или, на худой конец, просто холодная вода.

Конечно, это глупо, но мне и в голову не приходило, что могут быть непьющие англичане или американцы. Наверное, лицо у меня в этот момент было довольно глупое, потому что Пирсон посмотрел на меня с некоторым удивлением. Я спустился в пахнущий муравьями сырой погреб и достал из огромного, наполненного водой глиняного кувшина бутылку виноградного сока.

— Не надо наливать воду в кувшин, — сказал Пирсон, потягивая сок, — она быстро согревается. Лучше обмотать его мокрым полотенцем… Да, с чего же мне начать рассказ? Признаться, я уже забыл, где и когда впервые услышал о конгамато. По-моему, это было на второй год моей работы в Судане… Или на третий… Как-то я познакомился с одним нашим чиновником. Это был пожилой человек, исколесивший всю Африку. Не помню, с чего начался этот разговор, но чиновник сказал мне в тот раз: 'Здесь по соседству живет птеродактиль'. И сказано это было так спокойно и невыразительно, точно речь шла об английском пони. Естественно, что меня это взволновало, и я начал расспрашивать, что и как.

'Птеродактиль живет на юго-востоке Оберры в жарких болотах, которые тянутся по обе стороны границы Судана и Кении', — ответил чиновник.

'Но вы-то его когда-нибудь видели?' — спросил я.

'Нет, это не входит в мои обязанности. Но негры и нилоты совершенно уверены в его существовании'.

'Как же они его называют?' — спросил я.

'Конгамато, — ответил чиновник, — Он достигает семи-восьми футов в размахе крыльев'.

Вы понимаете, Эндрью, семь-восемь футов! Я был просто потрясен. Я начал расспрашивать местных охотников, стариков. Описания были довольно точными: кожистые крылья, длинный острый клюв с зубами, гладкая кожа — все говорило о том, что это живой птеродактиль. Тогда я решил отправиться к болотам Оберры. Я готов был пойти на любые лишения, лишь бы воочию увидеть доисторического птерозавра.

Да, милый Эндрью, я готов был на все, но что значит это «все», я понял, только когда попал в заболоченные джунгли Оберры. Какой-то мудрый человек сказал, что для безумца, вступающего в джунгли, бывает только два приятных дня. Первый день, когда, ослепленный их чарующим великолепием и могуществом, он думает, что попал в рай, и последний день, когда, близкий к сумасшествию, он бежит из этого зеленого ада.

'Какого цвета летающая ящерица?' — спросил я старого хромого негра-балухья с соленого озера Рудольфа. 'Красная, как кровь', — ответил он и подмигнул мне красным изъязвленным глазом. Я не поверил. Мне до сих пор непонятно почему, но я представил себе птеродактиля черным или серым.

А каким представляли себе птеродактиля вы, Эндрью? Тоже черным? Ах, коричневым! За этим кроется какой-то дефект нашего мышления. Никто и не воображал, что птеродактиль может быть алым, как клюв фламинго! Но все, негры твердили, что конгамато красный, как кровь. Они так и называли его Красный. Никто из них не хотел употребить слово «Конгамато». Тогда я прибег к испытанному средству и стал щедро раздавать подарки.

'Опасно даже произносить имя животного', — отвечал мне молодой охотник, не сводя жадных глаз с ножа золингеновской стали. Отличный был нож! Три пляшущих человечка. [10]

'Nigger dance,[11] - сказал, безбожно коверкая язык, старый балухья и протянул руку к ножу. — Его зовут конгамато. Он очень злой. Он откусывает людям руки, уши, носы. Отец моего отца умер после возвращения из болот Оберры'.

'А ты сам видел хоть одного из них?' — спросил я.

'Нет! — ответил балухья. — Поэтому я жив'.