Надобно сказать, что чистота и строгость взглядов Суворова на брак и семейные отношения резко отличались от вольных нравов, господствовавших при дворе. Это был воистину «развратный век», и первая женщина империи — Екатерина II подавала тому дурной пример. Многие мужья, ходившие в рогоносцах, предпочитали смотреть сквозь пальцы на проказы своих жен, лишь бы не вызвать гнев царицы и ее фаворитов. Суворов проявил и характер, и силу воли, пойдя на резкий и открытый разрыв с женой, несмотря на то, что сама Екатерина II выступала не раз примирительницей. Поступок его был и косвенным осуждением поведения самой императрицы.

Прежняя Варюта умерла для Суворова, но злоба к ней постепенно сменилась полным и прочным забвением. Чтобы ничто не напоминало ему о ней, генерал даже дает ей новую, неприличную кличку, а в других случаях преднамеренно не называет ее имени. Он не думал возвращаться к семейному очагу, желая умереть одиноким, и остался верен себе: скончался, не примирившись с виновною в его глазах женою. Суворов слишком строго смотрел на брачные обязательства и относился без пощады к тем, кто нарушал их святость. Лично его нельзя было упрекнуть ни в чем; пока жена носила его имя, он оставался верен ей.

В Петербурге генерал-поручик навестил в Смольном свою горячо любимую дочь, побывал в Зимнем и передал в согласии с существовавшими порядками через знаменитого камердинера Захара Константиновича Зотова просьбу об аудиенции у государыни по случаю недавнего получения ордена Святого Владимира. Екатерина II приняла его, как обычно, ранним утром и по окончании разговора сказала:

— Вы сегодня у меня обедайте.

Он не упускал случая выказать свою антипатию всему придворному миру и, встретив в дворцовых покоях истопника, вдруг начал почтительно ему кланяться.

— Ваше превосходительство, — осторожно заметил дежурный офицер, — это служитель самого низшего разряда.

— Помилуй, батюшка, — скороговоркой возразил Суворов, — я новичок при дворе! Надо же мне приобрести на случай благоприятелей. — Он остановился и зажмурил один глаз. — Сегодня истопник, завтра антишамбрист, послезавтра — Бог знает кто!..

Было ясно, что новое назначение вскоре разочарует Суворова. Руководя дивизией из своего поместья Ундол, расположенного неподалеку от Владимира и купленного в 1776 году, очевидно, на доставшиеся в наследство от отца деньги, генерал-поручик заскучал. Он жаждал живого дела. Канцелярщина, хозяйственно-подрядческие заботы претили ему. В Ундоле он казался более помещиком, чем командиром, но помещиком необычным, странным.

День Суворова начинался затемно: он вскакивал, окатывался водою, бегал по комнатам в длинной нижней рубахе, упражняясь в языках, громко повторяя турецкие, польские или итальянские слова и фразы. Затем, надев полотняную куртку или — в мороз — легкий суконный плащ, самолично подымал крестьян на работы. После завтрака занимался разбором корреспонденции и писанием «приказов» управляющим и старостам.

К тому времени его верный Ефим Иванов выстарился и получил почетную отставку, отправившись старостой в одно из имений. Новый камердинер Суворова Прошка Дубасов, разбитной, сообразительный, плутоватый, принес обширную почту. Прежде всего генерал-поручик набросился на периодику и книги: «Московские ведомости с Экономическим Магазейном», «Петербургские немецкие ведомости», «Journal encyclopedigue, par une societe des gens de lettres, a Liege» — «Энциклопедическая, газета, издаваемая обществом литераторов в Льеже». Последнюю газету, выходившую с 1756 по 1793 год, Суворов особенно любил. Но более всего обрадовала его книга Фонтенеля «О множестве миров». Переведенная с французского Кантемиром, она была сочтена Синодом вредною; еще в 1756 году последовал доклад императрице об отобрании ее от тех, у кого она имеется. Генерал давно разыскивал ее.

— Угодил, Матвеич! Угодил! Добыл мне Фонтенеля! — Суворов, сухощавый, сутуловатый, с впалыми щеками, редкими седыми волосами, собранными спереди локоном, с юношеской горячностью запрыгал по горнице. Матвеич, младший адъютант Суворова, был определен управлять московским домом у Никитских ворот. Он снабжал своего начальника всем необходимым — от одеколона до музыкальных инструментов и книг. В одном только 1785 году командир Владимирской дивизии потратил на выписку книг и газет около шестидесяти рублей — сумму для того времени почтенную.

Убранство суворовской горницы являло смесь нарядности со скромностью: на двери были богатые занавеси с подзорами, висели картины в золоченых рамах и иконы в дорогих окладах; но тут же стояли простые некрашеные стулья и такой же стол.

Наступил черед письмам, поданным Прошкою на подносе. Читая донесения управляющих и старост, Суворов время от времени бормотал, как бы отвечая далекому адресату:

— Пиши, Матвеич, кратко, да подробно и ясно, да и без излишних комплиментов… Яснее и своею рукою пиши. Чтобы на почту много денег не тратил! За пронос писем денег не давать, а самим на почте быть! — Он поманил Прошку: — Где от Матвеича табак?

С видом знатока славный генерал взял две щепотки, попеременно зажимая пальцем левую и правую ноздрю, вдохнул табачок, закрыл глаза, аппетитно чихнул, но тут же, сморщившись, взорвался гневом:

— От эдакого нюхательного табаку у меня голова болит! Через знатоков купи табак! Глядеть надобно исправно внутрь, а не на обертку. Чтобы не была позолоченная ослиная голова!

Он швырнул прочь пачку, которую Прошка с поспешностью унес, не согнав, однако, ухмылки с плутоватого лица. Своего господина он уже достаточно изучил и гневливости его не страшился. Подошедший канцелярист записывал суворовские приказы.

Старосте села Рождественна:

— В неурожае крестьянину пособлять всем миром заимообразно, без всяких заработок, чиня раскладку на прочие семьи, совестливо при священнике и с поспешностию.

У крестьянина Михаила Иванова одна корова!!! Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что допустили они Михаилу Иванову дожить до одной коровы, но на сей раз впервые и в последние прощается. Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег.

Денежных поборов с рождественских крестьян отнюдь не брать, а недоимки, навсегда оставя, виновным простить…

Малолетних ребят, не имеющих 13 лет, никогда вместо их матерей на работу не принимать.

Старосте Ундола:

— Крепко смотреть за нерадивыми о детях отцами и не дозволять младенцев, особенно в оспе, носить по избам, от чего чинится напрасная смерть.

Многодетным выдавать пособие… Кухмистеру Сидору с его супругою производить выдачу провианта обычную, а на детей их до 5 лет половинный провиант; с 5 лет — полный, как взрослым; на новорожденного всегда выдавать рубль.

Управляющему новгородской вотчиной Балку:

— Многие дворовые ребята у меня так подросли, что их женить пора. Девок здесь нет, и купить их гораздо дороже, нежели в вашей стороне. Чего ради прошу вас для них купить четыре девицы, от 14 до 18 лет, и как случится из крестьянок или из дворовых. На это употребите оброчные мои деньги от 150 и хотя до 200 рублей. Лица не очень разбирая, лишь бы были здоровы.

Прошка доложил о приходе крестьян с челобитной. Два бородатых мужика, самых справных на селе, поклонившись до полу, подали генералу бумагу. Община просила отменить распоряжение о покупке на стороне рекрута. Суворов, как правило, своих крестьян в солдаты не сдавал, а приказывал искать охотников на стороне. Половину цены он платил сам, другую же должны были вносить крестьяне. Так как цена за рекрута достигала до 200 рублей ассигнациями, они считали сделку для себя невыгодною и предлагали взамен сдать в рекруты бобыля.

Суворов с твердостию отказал:

— Рекрута ныне купить и впредь тако же всегда покупать. Бобыля же отнюдь в рекруты не сдавать. — Он на мгновение задумался, но тут же добавил: — Не надлежало дозволять бродить ему по сторонам. В сей же мясоед этого бобыля женить и завести ему миром хозяйство! Покончив с делами, он перешел в специальную «птичью горницу». Здесь, в самой большой комнате ундольского дома, было устроено некое подобие зимнего сада. С осени высаживались в кадки сосенки, ели и березки, налавливались синицы, снегири, щеглята и выпускались в эту рощицу. Весною, на святой неделе, сам Суворов возвращал