Херсону Потемкин отвел роль столицы Тавриды.

Правда, в 1782 году само слово «столица» было малоприменимо к поселению, большинство жителей которого ютились в землянках, вырытых в горе и покрытых камышом и землею. Проезжая улицами Херсона, Суворов видел вокруг однообразные ряды хижин, где окнами служили деревянные рамы, затянутые промасленной бумагой. На Днепровском лимане, в гавани виднелись мачты линейных кораблей и фрегатов, еще дальше — эллинги для постройки судов. Верфи прикрывала примыкавшая к Днепру крепость, на севере от которой строился форштадт для офицеров и солдат. В центре города, у церкви, располагался деревянный дворец губернатора — резиденция Потемкина.

В обширном дворе скучали и слонялись, потеряв надежду, что о них вспомнят, курьеры и вестовые; у подъезда дежурил запряженный шестеркою лошадей парадный экипаж. Генерал-поручик послал Горихвостова позаботиться о пристанище. Войдя в переднюю, Суворов с трудом пробился сквозь толпу вельмож, генералов и чиновников, не решавшихся даже приблизиться к дверям потемкинского кабинета и терпеливо ожидавших выхода всесильного временщика.

Дежурный офицер поспешил доложить о прибытии Суворова. Велено было просить.

Суворов заглянул в огромные покои и увидел в глубине их Потемкина — за столиком, уставленным бутылями с квасом. Одноглазый гигант, запустив пятерню в длинные черные волосы, сидел, облаченный в свой знаменитый, старый и засаленный халат. Смуглое лицо его было по обыкновению задумчиво. Время от времени он брал с огромного блюда на столе очередной пирожок с зеленым луком и, по-видимому, совершенно машинально отправлял его в рот. Единственный глаз был обращен к бумаге, поданной ему скуластым лысеющим человеком — чиновником особых поручений Поповым, впоследствии секретарем при Екатерине.

Потемкин раздраженно поднял голову, словно забыв, что пригласил Суворова, но тут же, просветлев, помахал бумагою:

— Генерал-порутчик! Кстати. Заходи.

— Батюшка, светлейший князь, никак, помешал? Кланяясь, Суворов быстро пересек залу.

— Садись и изволь послушать. На досуге сочинил я записку касательно одежды и вооружения армии нашей. Думаю, возражать не будешь.

— Помилуй, благодетель наш, Григорий Александрович! — наклонив голову набок, скороговоркой сказал Суворов. — Мыслимое ли дело возражать великодушному моему начальнику!

Суворов сел на сафьяновую банкетку напротив Потемкина.

— Читай, Василий! — Князь передал бумагу Попову.

Тот начал высоким, напряженным голосом:

— «В прежние времена в Европе, как всяк, кто мог, должен был ходить на войну и, по образу тогдашнего бою, сражаться белым оружием, каждый, по мере достатка своего, тяготил себя железными бронями…»

— Раздельное, раздельнее читай, — скосил на него глаз Потемкин.

— «Потом, предпринимая дальние походы и строясь в эскадроны, начали себя облегчать: полные латы переменялись на половинные, а наконец и те уменьшились так, что в конце осталось от сего готического снаряду только передняя часть и каскет на шляпе, а в пехоте знак и то у офицеров…»

Потемкин снова нахмурился.

— Да что ты как дьячок гонишь… Давай мне.

Он выпил залпом кружку квасу, отставил далеко бумагу и хрипло, но громко продолжил чтение:

— «В Россию, когда вводилось регулярство, вошли офицеры иностранные с педанством тогдашнего времени. А наши, не зная прямой цены вещам военного снаряда, почли все священным и как будто таинственным…»

На лице Суворова отразилось неподдельное любопытство.

— «…Им казалось, что регулярство состоит в косах, шляпах, клапанах, обшлагах, ружейных приемах. Занимая себя таковой дрянью, и до сего времени не знают хорошо самых важных вещей и оборотов, а что касается до исправности ружья, тут полирование и лощение предпочтено доброте, а стрелять почти не умеют. Словом, одежда войск наших и амуниция такова, что придумать почти нельзя лучше к угнетению солдатов, тем паче, что он, взят будучи из крестьян в тридцать почти лет возраста, узнает узкие сапоги, множество подвязок, тесное нижнее платье и пропасть вещей, век сокращающих…»

— Воистину так! — не выдержал Суворов и вскочил с банкетки. — Ай да князь, ай да Потемкин! Виват Потемкину!

— Ваше превосходительство, — Потемкин явил в голосе торжество, хотя лицо его оставалось бесстрастным, — не перебивай уж, сделай милость.

Он отложил бумагу, поднялся, оказавшись еще больше и выше вблизи щуплого Суворова, и зашагал по зале, отрывисто произнося отдельные фразы из «Записки», очевидно любимые:

— Завивать, пудриться, плести косы — солдатское ли сие дело? У них камердинеров нет. На что же пукли?.. Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою, шпильками, косами… — Он остановился перед Суворовым и взял его за плечи. — Туалет солдатский должен быть таков: что встал, то готов.

— Верно! — подхватил генерал-поручик. — Быстрота — вот главная заповедь воина. Здоровье! Бодрость! Храбрость! Экзерциция!

Воображаемым ружьем он четко принялся делать штыковые выпады. Попов, поблескивая хитрыми татарскими глазками, с некоторым страхом глядел то на него, то на светлейшего князя. Но тот с видимым удовольствием следил за впечатлением, произведенным его «Запиской» на славного генерала. Никто не заметил, как в залу проскользнул франт в завитом парике и роскошно расшитом камзоле, рукава которого были оторочены нежнейшими кружевами. Вкрадчиво он вдруг заговорил по-французски, склонившись в изысканном поклоне:

— Стол накрыт, ваша светлость…

И еще вкрадчивей:

— Светлейший князь, что здесь происходит? Может, привести караульных солдат для проделывания ружейной экзерциции?

Потемкин, казалось, ожидал именно этого предложения.

— Зови, Массо, и немедля. Да скажи еще, чтобы подали мыло и таз с горячею водою.

Пожав плечами, Массо, хирург и шут Потемкина, исчез за дверью. Князь подмигнул Суворову:

— Заставим-ка француза поработать над солдатскою прической!..

Таз был установлен на банкетке. Два молодца — носы луковицей, узкие лакированные сапоги, короткие лосиновые штаны в обтяжку, красные камзолы и треуголки — застыли перед Потемкиным.

— Ну, ребятушки, — обратился к ним князь, — скидывайте шляпы, сейчас хирург вам головы мыть будет.

— Я? — Массо брезгливо всплеснул кружевными манжетами.

На лбу Потемкина надулась жила, лицо еще больше потемнело.

— Ты что за птица такая… Лекаришко! Русским солдатом гнушаешься?

Но Массо уже бормотал, отступая, кланяясь всесильному фавориту:

— Простите, ваша светлость… Конечно, ваша светлость… Сейчас, ваша светлость.

Солдаты сняли треуголки, обнажив белые напудренные волосы с косицами. Массо мигом закатал рукава и, нагнув к самому тазу, с удивительным проворством намылил голову первому солдату. Через десять минут все было закончено. Светловолосые, раскрасневшиеся, неузнаваемые, русские парни смущенно переминались перед Потемкиным. Князь обернулся к Попову:

— А теперь неси сюда образцы одежды, какие я приказал подготовить…

Короткая куртка из зеленого сукна с красным отложным воротником, лацканами и обшлагами, «шировары» из красного сукна, обшитые желтою выкладкою, каска с черной поярковой тульей, широким козырем и желтым шерстяным плюмажем и белая епанча довершили новую экипировку. На лето полагался китель из фламского полотна и такие же штаны.

Суворов, чуть прихрамывая, обошел солдат, даже потрогал полотно кителя.

— Нравится, Александр Васильевич? — прищурился Потемкин.

— Помилуй Бог, хорошо! Теперь бы так-то вот переодеть и всю армию…