стрелять в генерала, а захватить его живым. Спаги то и дело настигали его и пытались уже ухватить за куртку, но каждый раз казачья лошадка Суворова делала отчаянный рывок, и турки снова отставали на несколько саженей. Их остановили выдвинутые на прогалину три каре — подполковника Ивана Ферзена, Ивана Река, старого боевого товарища Суворова, и Христофора фон Трейдена. Но и пехота не могла долго противостоять бешеным атакам албанцев. В солнечном лесу замелькали красные фески и чалмы. Албанцы, захватывая пленных, тут же отрезали им головы и шли далее. Русские уже были почти вытеснены из леса.

В эту критическую минуту со стороны опушки ударила картечь и грянул ружейный огонь. Подошли Суздальский и Севский пехотные полки бригадира Мачабелова, а вслед за ними и высланная Каменским кавалерия под командою генерал-майора фон Девиза. Когда пороховой дым рассеялся, Суворов увидел, что восьмитысячный отряд албанцев отступает в глубь леса. Кирасиры и карабинеры Девиза двинулись им вслед. Узкая дорога была забита брошенными турецкими обозами, волами, телами павших. Наступила страшная жара, усилившая страдания солдат, с ночи ничего не евших и не пивших. Турки не раз переходили в контратаки. Особенно яростно бросались на русских ялын-калыджи — «сабли наголо». Так назывались войска, вооруженные только кинжалами и ятаганами.

Солдаты шли с боем девять верст, многие пали в пути от жары и истощения сил. Наконец полил сильный дождь, освеживший измученных русских. Туркам же с их длинной и широкою одеждой он стал помехой. Приободрившись, русские вышли на обширную, неровную и заросшую кустарником поляну, за которой на высотах стояли главные силы турок, а еще дальше поднимались минареты Козлуджи.

Загремели вражеские батареи. Суворов под огнем развернул свои войска в боевой порядок. В первой линии стали егеря и гренадеры; бригадир Мачабелов с суздальцами и севцами образовал резерв; кавалерия расположилась на флангах. Всего у русских было около восьми тысяч человек.

Гусары и казаки, преследуя албанцев, поднялись на высоты, но были сбиты турецкой кавалерией, стремительно атаковавшей главные силы Суворова. Кавалерию поддерживали янычары, засевшие в кустах. С ятаганом в одной руке и ружьем в другой они врывались как бешеные в левофланговые каре Ферзена и Трейдена и гибли на штыках. Переставив каре Река с правого фланга между расстроенными батальонами Ферзена и Трейдена, Суворов послал на левое крыло почти всю кавалерию, резерв Мачабелова и поручил особой команде суздальцев очистить заросли от вражеских стрелков.

Отразив турок, первым двинулось вперед каре Мачабелова, а за ним и остальные силы. Суворов появлялся в разных местах боя, увлекая солдат, которые постепенно поднимались на холм, верстах в трех от которого находился турецкий лагерь у Козлуджи. Перед самым лагерем русские были остановлены довольно глубоким оврагом. Только теперь подоспела артиллерия. Приказав открыть пальбу по турецкому лагерю, сам Суворов повел гусар на занятую противником высоту. Пехотные каре направились в обход.

Войска Абдур-Резака охватила паника. Турки обрубали постромки у артиллерийских лошадей, чтобы воспользоваться ими для бегства, менее удачливые стреляли во всадников. Один янычар даже выстрелил в своего командующего. В разгар этой суматохи в лагере начали ложиться русские ядра, довершившие хаос. Сражение уже клонилось к совершенной победе, когда турецкая батарея открыла сильный огонь по высоте, которую захватил Суворов. В гуще боя генерал заметил неподалеку знакомое лицо — бывшего своего адъютанта по Суздальскому полку майора Парфентьева.

— Ильюша! — крикнул он, свесившись с седла. — Возьми, голубчик, три суздальские роты и не мешкая ударь на батарею!

Тем временем русская пехота уже ворвалась в лагерь, уничтожая все на своем пути. При Козлуджи турки потеряли двадцать девять орудий, отлитых под руководством французского барона Тотта, сто семь знамен и около тысячи человек. Суворовские войска расположились на захваченных высотах. В наступавших сумерках генерал увидел вышедшую из лесу колонну. То была запоздалая помощь Каменского — черниговцы под командою бригадира И. А. Заборовского.

Разгром турок при Козлуджи лишил верховного визиря Мусун-Заде, остававшегося под Шумлою всего с тысячью янычар, последней опоры. Когда на другой день после боя, 10 июня, Каменский собрал военный совет, Суворов горячо настаивал на немедленном наступлении. Напротив, осторожный генерал-поручик Александр Александрович Прозоровский, троюродный брат его жены, предлагал не торопиться:

— Сиречь, в войсках провиянту мало, дороги, сиречь, скверны, да и пребывание басурман, сиречь, неизвестно…

— Сиречь, треклятая, — пробормотал Суворов сквозь зубы.

Прозоровского поддержали, к явному удовольствию Каменского, генерал-майоры Райзер и Озеров.

— Вчерашняя наша виктория, — сказал Каменский с кислою улыбкой, — где толь отличился генерал- порутчик Суворов, дает нам возможность стать на отдых в ожидании подвоза провиянту, а потом отойти на позицию между Шумлой и Силистрией. Мы отрежем последнюю от сообщений с внутренностью страны и будем содействовать переправившемуся через Дунай главнокомандующему нашему.

После огромного напряжения в бою Суворов чувствовал себя разбитым и больным. Он не находил сил для одержания словесной победы над генералами. Встретив бригадира Заборовского, Суворов горько жаловался на Каменского:

— Ай да тактик! Помешал мне перенесть театр через Шумлу за Балканы!

Ивану Александровичу Заборовскому удалось вскоре осуществить мечту Суворова. Он был единственным русским военачальником, проникшим далеко за Балканы. После подписания Кучук- Кайнарджийского мира Заборовский получил чин генерал-майора, орден святого Георгия 3-го класса и золотое оружие с алмазами и надписью: «За знаменитое удачное предприятие за Балканами». Но, конечно, не эта изолированная операция переломила ход всей кампании, а победа Суворова над Абдур-Резаком, вызвавшая ужас у турок и приведшая наконец к стремительному заключению мира.

Поссорившись с Каменским, Суворов под предлогом болезни самовольно уехал в Бухарест. Румянцев встретил его холодно и потребовал объяснить неожиданный отъезд из действующей армии. Недовольный его самоуправством фельдмаршал еще более досадовал на нерешительного Каменского, которому писал 13 июня: «Радуюсь с одной стороны победою, одержанной над неприятелем… при Козлуджи, с другой — не без сожаления встречаю купно с сим присланные уведомления, что вы, совершенно разбив неприятеля, отложили общим советом… пользоваться таковою своею победою… не дни, да часы и моменты в таком положении дороги и потеряние невозвратно».

Суворов выпросил у Румянцева отпуск в Россию, но еще долго (почти полтора месяца) оставался в Молдавии. Здесь получил он повеление Екатерины выехать в Москву. Императрица страшилась бушевавшей на востоке крестьянской войны и уже вторично запрашивала туда популярного генерала.

Сам этот факт, что против Пугачева понадобился именно Суворов, боевой генерал, отлично зарекомендовавший себя в последних войнах, показывает, какое серьезное значение придавали Екатерина II и ее правительство событиям на Яике и Волге. Крестьянское движение против помещиков до основания потрясло здание дворянско-крепостнической монархии. Суворов, сын своего времени, был воистину «слуга царю, отец солдатам», для которого чувство национальной гордости и преклонение перед венценосными правителями государства были слиты воедино. Армия в его глазах являлась не только силой, охранявшей независимость России, но и поддерживавшей существующий государственный строй. И еще одно обстоятельство. Нельзя забывать и того, что Суворов принадлежал к дворянской верхушке России и уже поэтому не мог понять характера народно-крестьянской войны, направленной против бесчеловечности крепостнической системы. В этом ярко сказалась классовая ограниченность его мировоззрения. Он воспринимал движение под руководством Пугачева, принявшего имя Петра III, как «злодейский бунт».

Прибыв в Москву 23 августа 1774 года, Суворов нашел ее в великом страхе. Из Симбирска, Саратова, Казани, Тамбова и иных мест в Первопрестольную съехались помещики с семьями, и тут, однако, трепетавшие «за свои животы».

Обняв жену, не медля ни часа, Суворов отправился к московскому генерал-губернатору князю М. Н