палаты, мягкое ложе. Никогда не обедывал один, но приглашал за стол по десятку и более офицеров, много тратил на увеселения и празднества. Однако главных трат требовало его большое гнездо.

Проклятые деньги! Он с беспечной расточительностью относился к ним, если они появлялись, и бесконечно мучился, когда деньги иссякали и приходилось изыскивать самые головоломные средства, чтобы их раздобыть. Удивительно сочетались в Кутузове трезвость с беззаботностью, хитрость с простодушием, тонкий расчет с безоглядной русской широтой.

В Киеве, Бухаресте, Яссах, а затем в Вильне кроме бесчисленных забот рачительного военачальника, отца солдатам, генерал-губернатора Михаила Илларионовича ни на день не отпускали мысли: где раздобыть для семьи денег?

А еще важнее – как помочь дочерям быть счастливыми?

Нет, недаром говорил он в письме к Лизоньке: «Я твоя матушка». С материнской нежностью заботился он о каждой из пятерых дочек. Старшая – Парашенька замужем за сенатором Матвеем Федоровичем Толстым, человеком почтенным и чиновным. Но сама ветрена и непостоянна. И умением сорить и жечь деньги вся в Екатерину Ильиничну. Много серебра оставляет в модном магазине на Кузнецком мосту, у мадам Обер-Шальма, которую москвичи иначе и не называют как Обер-Шельмой. Да, влюблена в театр и, как матушка, имеет в Москве собственную ложу. Все бы ничего, если бы не легкомыслие. Позволяет за собой открыто ухаживать. Вот хоть этому пииту князю Ивану Михайловичу Долгорукову, который при всем своем известном безобразии пользуется успехом у многих светских красавиц...

Михаил Илларионович невольно улыбнулся, вспомнив давний уже случай, происшедший с этим московским донжуаном. В первопрестольной рассматривалось дело о побоях, причиненных прокурором Улыбышевым князю Долгорукову, тогда вице-губернатору, за привлечение его, Улыбышева, жены к распутству. Нет, одними стихотворными посланиями, которые посвятил князь Иван Михайлович Парашеньке, поползновения этого волокиты, верно, не ограничились...

А вот Дашенька, слава Всевышнему, радует своим браком. И сама проста, спокойна, немного даже флегматична, и такая же пышечка и простушка, что и в детстве. Гостила недавно в Вильне вместе с детьми и мужем Федором Петровичем Опочининым. И Кутузов в который раз сказал себе, что это клад, а не человек. Михаил Илларионович сперва серчал на зятя, когда тот бросил в 1808 году военную службу. Это в молодые-то лета и с превосходными успехами! Но трудолюбие и способности должны везде взять свое. Теперь Федор Петрович – действительный статский советник и, поговаривают, скоро будет сенатором...

Зато сколько хлопот с Катенькой! Вышла замуж за молодого князя Кудашева, но лада нет, и родители спесивы. В смятении Кутузов писал жене: «Не знаю, как тут и ума приложить; и как это меня огорчает, ты поверить не можешь; подумайте, Бога ради, нельзя ли как-нибудь ввести в резон Катеньку. Я об этом с ума схожу. Мог ли я думать, что дочь моя будет пренебрежена и князем Кудашевым...»

Кажется, превыше всего Кутузов – отец. «Истинная правда, – рассуждает Михаил Илларионович в письме к своей Лизоньке, – что любовь детей ничто в сравнении с родительской любовью. Я всегда хотел бы жить для вас, тогда как вы не хотите беречься для меня...»

Музыка смолкла. Михаил Илларионович очнулся, словно спал наяву под прелестную сказку о фарфоровых пастушках, поцелуях, свечках и розочках. Все ожидали от генерал-губернатора первого знака одобрения. Кутузов поднял вверх пухлые ладони, и с его хлопком дружно зааплодировала публика. Два молодых офицера тотчас поднесли певице прекрасные букеты гвоздик.

Франк кланялась и посылала воздушные поцелуи, но что-то уж больно выразительно поглядывала на генерал-губернатора. Кутузов подметил в этом нечто большее, чем просто благодарность артистки за внимание к ее таланту. Быть может, не стоило на прошлом концерте говорить так много комплиментов, восхищаясь ее искусством.

Теперь, прижав к груди гвоздики, Франк пела арию Керубино. Божественный Моцарт! Непревзойденная «Свадьба Фигаро»!

Подобное наслаждение в Вильне получаешь редко. Правда, театров здесь несколько. Они всегда переполнены, и аплодисменты гремят вовсю. Но актеры дурны, и спектакли слабые. За все это время лишь однажды Михаила Илларионовича порадовала славная французская труппа из Москвы: Бали, Ксавье и особенно Фуриозо со своими сестрами. Это был праздник! Кутузов от души хохотал над потешным Коленом в комической опере Монсиньи. Что за ухватки! И все – шуточные куплеты, репризы, реплики – без малейшей натяжки, без пошлого буффонства. Просто и естественно. Понравился Михаилу Илларионовичу и маленький театр госпожи Моравской. Особенно удачно прошло представление по модному роману французской писательницы Жанлис. Молоденькая актриса делала чудеса. Да, это не местное светило – вульгарная Вальвиль, которая недавно так бездарно играла Заиру в знаменитой трагедии Вольтера!..

А в зале меж тем сладко звучала, лилась другая ария Керубино. Франк пела с томной страстью и южным темпераментом:

Музыка Моцарта воистину целила и душу и тело. На время Михаил Илларионович позабыл о своих хворях: ревматизме, больных глазах, одышке. Правда, беспощаднее всего болезни грызли его по ночам. Кутузов старался приноровиться к ним и, главное, не волноваться. Ведь вот раньше, как начнется одышка, он тут же встревожится. И оттого такие сильные спазмы в груди, что дышать невозможно. А теперь схватит поздно за полночь – он и не испугается. И боль сама собой отойдет. Терпение все превозмогает! Даже страдание от глаза, который отдыха не имеет: бумаги, акты, ревизии...

Ах, Моцарт, Моцарт! Ангел, слетевший на землю, чтобы недолго порадовать нас своей волшебной флейтой и вновь отлететь... Моцарта приглашал в Россию светлейший князь Потемкин, суля огромные деньги, а согласился приехать Сарти, ублажавший Григория Александровича своей музыкой под Очаковом. А Моцарт вскоре отправился в самый дальний для смертного путь...

Михаил Илларионович едва успел подобрать ноги: экзальтированная Франк с последним аккордом пала оземь, желая обнять его колени. Только успела кинуть гвоздику ему на живот. Это было уже слишком! Кутузова до этой минуты забавляло, что артистке вздумалось вообразить, будто она зажгла в нем сильную страсть. Но теперь, как видно, игра зашла слишком далеко. Лицо вице-губернаторши Анны Михайловны зацвело крапивными пятнами. Она демонстративно поднялась, громко хлопнула веером и пошла из залы вон.

– Мой генерал! – жарко молила Франк, не поднимаясь с колен. – Завтра я выступаю в Вильне последний раз! Вы обязательно должны быть на концерте! Во дворце графини Шуазель! Умоляю вас...

– Какая жалость! – в тон ей воскликнул Михаил Илларионович, глядя в спину удаляющейся Анне Михайловне. – Вы не поверите! Завтра спозаранок я должен инспектировать своих капитан- исправников!..

Вильна прощалась с Кутузовым, уезжавшим на контракты в Киев для устройства своих хозяйственных дел. В белом зале генерал-губернаторского дворца под веселую музыку кружились с русскими офицерами пани Огинская, Масальская, Гедройц, графиня Коссаковская...

Михаил Илларионович, беседуя с командиром 3-го корпуса Иваном Николаевичем Эссеном, которому государь поручил заместить Кутузова на время его отпуска, краем глаза следил за вальсирующими и невольно думал: «Верно, эти красавицы с гораздо большим пылом веселились бы сейчас с офицерами Бонапарте...» Он знал, что в свое время родной брат Коссаковской Владимир Потоцкий набрал в своих богатых поместьях на Подолии целый полк из холопов-украинцев и повел во Францию под знамена Наполеона. И пошли, пошагали Петруси да Грицьки кровавыми полями, а те, кто не полег на дорогах Европы, верно, могут скоро оказаться и у рубежей России.

Дело шло к большой войне.

– Уверяю вас, Михаила Ларионыч, что внучка ваша Дашенька как две капли воды похожа на вас, – говорил ему между тем Эссен.

Елизавета Михайловна с детьми все еще подолгу гащивала в Ревеле, у своего тестя графа Ивана Андреевича Тизенгаузена. Свою любимую внучку Катеньку дедушке наконец довелось повидать: Лизонька привезла ее в Вильну. С той поры он не мог ни на день позабыть про нее. Посылал ей то и дело подарки –