Отчего же августейший гнев миновал Кутузова? Ведь Михаил Илларионович ходил в последние годы в любимцах у Екатерины Алексеевны.

Тут сказывалось многое: обычная кутузовская предусмотрительность, осторожность, ревностное отношение к службе – не только к духу, но (что особенно ценил Павел) и к букве ее – и, не в последнюю очередь, связи Михаила Илларионовича. В числе покровительствовавших ему лиц недаром были второй после покойного Панина наставник государя Репнин и с детских лет приближенный к особе Павла Иван Лонгинович Голенищев-Кутузов.

Михаил Илларионович участвовал в маневрах, производившихся в сентябре 1797 года в Гатчине. В декабре он был вызван на аудиенцию к императору.

– Этим господам в Берлине вздумалось водить меня за нос! – сказал Павел Кутузову. – Но они забыли... – раздражаясь, продолжал он, проводя рукой по лицу, – что у меня носа нет! Вероломство прусского двора вынуждает меня просить от короля объяснений, с кем же он, с господами якобинцами или с нами. И вам, Михайла Ларионович, я доверяю решать сей щекотливый вопрос...

17 декабря Кутузов отправился в Берлин, к новому прусскому королю Фридриху-Вильгельму III, со специальной миссией.

Двадцатисемилетний чрезвычайный и полномочный министр при берлинском дворе граф Никита Петрович Панин, сын знаменитого екатерининского вельможи, временами приходил в отчаяние от противоречивых инструкций, получаемых от своего пылкого императора.

Павел Петрович так часто и круто менял политический курс, что сотрясал все здание российской дипломатии. В сущности, новая политика Петербурга преследовала единственную цель – полное отрицание предшествующей. От действий, направленных на территориальные приобретения, Россия должна была обратиться к противоположным – отказу от всяческих завоеваний. Ко всеобщей радости, был отменен назначенный Екатериной II рекрутский набор, а затем последовало прекращение войны с Персией. Все, достигнутое во время тяжелого похода армии Валерьяна Зубова в Закавказье, бросили поспешно, без толку. Лишь бы вырвать с корнем посеянное царицей.

Новое правительство волновали не практические нужды собственного государства, а отвлеченные заботы о других державах. Оно заявило о намерении «противиться всевозможными мерами неистовой Французской республике» и тем самым открыло двери к «спасению» Европы ценой русской крови и без всякой пользы для страны. Это немедленно поняли в Австрии и Англии и решили втянуть Россию в войну против «богомерзкого правления» французов и выманить наконец русские войска за границу. Именно тогда заложены были предпосылки нашего поражения на чужих полях Аустерлица и Фридлянда...

В шифрованных, строго секретных письмах к своему кузену и вице-канцлеру князю Куракину Панин именовал высочайшие указания «бестолковыми» и даже называл их «галиматьей», упрашивая никому не показывать свои депеши, а только пересказывать их устно наиболее доверенным лицам, в числе которых назывался граф Безбородко.

Речь шла об удержании французского кипятка за Рейном с помощью плотной крышки, роль которой отводилась «четвертному союзу»: России, Англии, Австрии, Пруссии. В то же время опасно было бы оплачивать такой альянс усилением двух последних держав новыми приобретениями за счет Италии и германских княжеств. Чередуя посулы с угрозами, что революционный поток сметет шаткую плотину, возведенную переговорами в Кампо-Формио, Панин с удивительным для его лет упорством пытался выправить крен в политике берлинского двора, несмотря на интриги влиятельного министра иностранных дел Гаугвица.

Однако боготворимая Павлом Петровичем Пруссия не чувствовала ни малейшего желания сражаться из-за отвлеченных начал с «возмутительными идеями», олицетворяемыми Французской республикой. Немцы, как всегда, были практичны. Фридрих-Вильгельм II желал воспользоваться разладом, царившим в Европе, лишь для округления своих владений. С этой целью он заключил с Францией договоры, которые обусловили нейтралитет Пруссии и солидное приращение ее территорий в недалеком будущем.

Соглашаясь с ненавистной Французской республикой оставались полной тайной для Павла. Когда же король счел наконец возможным сообщить ему секретные пункты договора об уступке Директории левого берега Рейна и предстоящем вознаграждении Пруссии за счет германских владений, это вызвало полное охлаждение русского государя к своему недавнему другу. В гневе Павел не постеснялся сообщить доверенную ему тайну послу Австрии в Петербурге, что вызвало смятение в дипломатическом мире. Зияющая брешь возникла в отношениях двух государств, только недавно скрепленных почти братскими узами.

5 ноября 1797 года скончался масон и мистик Фридрих-Вильгельм II – ровно через год после смерти русской императрицы. Владетелей старой Европы раздирали противоречия и тяжбы. Споры наконец так ожесточились, что австрийский император Франц предложил новому прусскому королю просить Павла о посредничестве. Местом переговоров был назначен Берлин, куда выехал со специальными полномочиями фельдмаршал Репнин. Предполагалось достичь доброго согласия между членами разваливающейся коалиции.

Между тем, пользуясь раздорами, царившими среди монархов, на проходившем в ту пору Раштадтском конгрессе уполномоченный Директории Кальяр предъявлял Европе все новые непомерные требования.

Репнин в своей миссии не преуспел. На предложение заключить оборонительный пакт против Франции граф Гаугвиц отвечал, что Пруссия желает сохранить нейтралитет. Павел сердился на Репнина и приказал ему отправиться в Вену, а Панину продолжать переговоры. По возвращении в Россию князь Николай Васильевич был и вовсе удален от службы. Негласным же послом на переговорах назначался Кутузов.

Хотя формальным поводом для поездки было приношение поздравлений восшедшему на престол Фридриху-Вильгельму III и в специальной инструкции Михаилу Илларионовичу вменялось всячески уклоняться от любых политических вопросов, на деле, что только и бывает в дипломатии, все обстояло как раз наоборот. Ему надлежало добиться успеха на том скользком берлинском паркете, где не удержался его покровитель Репнин.

Кутузов еще находился в пути, когда последовал лестный императорский рескрипт о его назначении на место фельдмаршала Каменского инспектором войск Финляндской инспекции и шефом Рязанского мушкетерского полка. Он еще только начал нащупывать тайные нити прусской политической машины, как был произведен государем в генералы от инфантерии.

Павел желал тем самым выразить Михаилу Илларионовичу свою полную доверенность.

Кутузов прибыл в Берлин 27 декабря 1797 года.

Начались хлопотные аудиенции, визиты, представления. Так как молодой государь болел корью, Михаил Илларионович встречался с его родственниками, с вдовствующей королевой, с тетками и дядьями, очаровывая их рассказами о своей беседе с Фридрихом II, о замечательных прусских порядках и о масонских добродетелях скончавшегося государя. Он поражал собеседников чистотой берлинского выговора, натуральностью немецкого языка.

– Эхте дойч! Настоящий немец! – качали пудреными париками принцы и бароны.

Между делом Кутузов подбирал ключи к Гаугвицу, которого надлежало либо привлечь на сторону России, либо постараться лишить монаршьего благоволения, буде он неуступчив и упрям в своем твердолобом франкофильстве.

Вечерами, в промежутках между деятельными трудами в берлинских гостиных и замках, Михаил Илларионович обсуждал положение с молодым русским послом и племянником своего покойного наставника графа Никиты Ивановича – Никитой Петровичем Паниным. Он готовился к встрече с Фридрихом-Вильгельмом III и сам готовил для нее почву.

– Генерал, – говорил Панин, – король еще молод и столь неопытен, что вас, возможно, удивят его суждения и оценки...

– О его молодости, – улыбнулся Кутузов, – свидетельствует и самый недуг, из-за которого я лишен счастья представиться ему...

– Да, – не мог сдержать ответной улыбки граф Никита Петрович, – я переболел корью пяти годов от роду...

– А его величеству уже идет тридцать седьмой... Впрочем, у монархов особый счет летам. Я в эти годы